Книжное собрание профессора Казанского университета Н.Н. Булича
Научная библиотека имени Н.И. Лобачевского сейчас это одно из богатейших книгохранилищ нашей страны. Таковой она стала, в основном, в советское время, однако уже к концу XIX века библиотека Казанского университета по праву считалась одной из лучших в России. И хотя, как правило, официальные денежные средства, отпускаемые на приобретение книг, были не столь значительными, фонды библиотеки и количественно, и качественно росли постоянно и при том весьма интенсивно. Во многом это происходило за счет личных даров казанских профессоров и общественных деятелей.
К числу наиболее значительных, интересных и богатых как по числу книг, гак и по составу и подбору литературы пожертвований относится личная библиотека профессора русской словесности Н.Н. Булича, переданная ее владельцем университету в конце XIX века.
Николай Никитич Булич родился в 1824 году в городе Кургане Тобольской губернии в семье чиновника. Позднее семья переехала в Казань, здесь Николай Булич закончил 2-ю мужскую казанскую гимназию, в 1841 году поступил на словесное отделение философского факультета Казанского университета и окончил его в 1845 году кандидатом с золотой медалью. В период учебы в университете интересы будущего профессора-словесника сосредоточились преимущественно в области философии. Отчасти это было данью веянию времени, когда молодые, ищущие умы России жадно искали объяснения законов развития природы и общества. Кроме этого, на Булича-студента большое влияние оказал профессор русской истории Н.А. Иванов, читавший лекции по философии, убежденный гегельянец, заразивший этим увлечением и своих слушателей. Под его руководством Булич начинает заниматься философией, пишет кандидатскую диссертацию "О философии Шеллинга", а затем готовится к экзамену на степень магистра философских наук, как он сам вспоминает в своей автобиографии, "путем весьма усиленного изучения Гегеля". "Для Булича изучение Гегеля, этой "алгебры революции", имело огромное воспитательное значение, пишет известный советский литературовед, профессор Н.К. Пиксанов. Ни один из русских кафедральных литературоведов 1860-х годов, да и позднейших десятилетий, не был так близко вовлечен в философские проблемы, как Н.Н. Булич".
В эти же годы юноша Булич интересуется учением французских социалистов-утопистов, идеями и событиями французской революции 1848 года, заводит знакомства в среде политических ссыльных. "В смысле более широких идеалов и воззрений, вспоминает он впоследствии, я должен упомянуть о поляках, присланных в Казанский университет из Киевского после какой-то истории политического свойства. Я почти со всеми ими сблизился и скоро выучился от них по-польски. Доходили до нас слухи и отчасти французские брошюры социалистов; книг было много... А тут февраль 1848 года, увлекательная история Жирондистов Ламартина, книга Минье, История десяти лет Луи-Блана в подлиннике. Хорошие были годы!".
В этой обстановке складываются и оформляются социально-политические и общественные взгляды Булича, его нравственные убеждения и идеалы, которым фактически он не изменял всю жизнь.
В 1849 году Булич защитил магистерскую диссертацию, темой которой было сопоставление логики Аристотеля с диалектикой Гегеля. И тут же первая ощутимая жизненная неудача: диссертация не была напечатана, что и следовало ожидать, ибо, как вспоминает сам автор, "год-то был тяжелый, да и Гегель находился в опале". Николай Никитич пытается устроиться на службу в Петербурге, и уже намечалось место в одном из министерств, но из Казани пришло известие, что его избрали адъюнктом по кафедре философии в университете. Преподавательская деятельность, да еще в родном городе, перетянула, Булич вернулся в Казань и с 1850 года начал читать лекции. Продолжалось это, однако, очень недолго, так как чтение курса философии в то время было прерогативой духовных лиц, и уже летом 1850 года Булич остался "за штатом". Вскоре университетским начальством ему было предложено адъюнктство по кафедре русской словесности с условием сдать экзамен и подготовить докторскую диссертацию.
С этого времени в корне меняется основное направление научной и педагогической деятельности Булича: литература, словесность вместо философии (последняя остается на первых порах в виде интереса, но впоследствии, в середине 60-х годов, Буличу снова поручается чтение лекций по истории философии).
Прекрасная университетская подготовка, большая начитанность, высочайшая трудоспособность я природные дарования помогли молодому ученому быстро переквалифицироваться. Лето 1853 года он проводит в Москве, работая над новой диссертацией, которую блестяще защитил в 1854-м и в этом же году получил утверждение в докторской степени, а диссертация его была опубликована (Спб., 1854) и встретила сочувственный прием среди специалистов. Вроде бы, все складывалось вполне удачно, однако на деле было не совсем так.
Работа Булича называлась "Сумароков и современная ему критика" и была обращена к литературным явлениям ХVШ века, что само по себе было новым и прогрессивным для литературоведения того времени. "К половине пятидесятых годов, с нарастанием общественного движения, пишет Н.К. Пиксанов, назрело стремление к более живим, более близким к современности темам... заинтересовали произведения, сами наиболее чутко отображавшие старую жизнь бытовая комедия, сатира, сатирический журнал. Необходимо подчеркнуть, что инициатором нового поворота в литературной историографии явился именно Н.Н. Булич. Именно он с 1853 года начал настойчиво разрабатывать 18-й век".
Однако не только темой привлекала внимание диссертация Булича, но и своей социальной направленностью. Автора больше интересовало не творчество А.П. Сумарокова, известного поэта и драматурга, а сатирическое, обличительное направление русской литературы второй половины ХVШ века. Основная часть диссертации была посвящена обзору сатирических журналов, трактующих острые, злободневные вопросы: о крепостном праве, о положении народа, о законодательстве. Сохраняли эти вопросы всю свою остроту и крамольность и в середине XIX века. С горечью описывает Булич, что произошло с его работой: "Это была почти половина (вторая) книги, но тогдашний декан Устрялов ни за что не хотел всего этого пропустить в печать. Осталась одна голая библиография...".
Так уже с самого начала научного пути беды преследуют труды Булича; в результате после него, по словам Пиксанова, остался "целый литературный некрополь".
Еще не получив звания профессора (экстраординарным он становится в конце 1854-го, а ординарным только в 1858 году), Булич уже ведет все основные курсы по кафедре русской словесности. Так в 1853/54 учебном году он читает: историю русской литературы со времен Петра Великого студентам 3-го и 4-го курсов; историю общей литературы средних веков всем четырем курсам; эстетику студентам 3-го и 4-го курсов.
Так начинается деятельность Булича как филолога в Казанском университете, которая продолжалась с небольшим перерывом свыше 30 лет.
Родной город, вернее, казанское общество были не очень добры к молодому ученому. В свете и среди интеллигенции здесь царили пустота, фальшь, сплетни, интриги, столь характерные для любой провинции царской России; среди университетской профессуры было также немало консерваторов, реакционеров и карьеристов, которым не по нутру был разносторонне образованный, независимый в своих суждениях, не скрывающий радикальных взглядов и к тому же пользующийся симпатиями молодежи коллега. Очень ярко описывает Булича его племянник: "Основными чертами характера Николая Никитича были склонность к сатире, нередко беспощадно бичующей окружавших его людей, и остроумие, то веселое и безобидное, то переходящее в язвительную, полную сарказма насмешку. Беспощадно строгий к самому себе... ученый-аскет, с головой отдававший все свое время научным занятиям и самообразованию, не позволявший себе ни малейшей человеческой слабости, аккуратный до пунктуальности, абсолютно ничего не пивший и, по крайней мере, в последнее время не куривший и не игравший в карты, всегда с утра безукоризненно элегантно одетый, Николай Никитич был так же беспощадно строг и к другим... Одним этим он нажил много личных врагов как среди современного ему казанского общества, так даже и в университетской среде".
А.К. Булич вспоминает, что в Казани кружок лиц, близких по взглядам и интересам Николаю Никитичу, с которыми он любил встречаться и делил "редкие досуги", был очень невелик; в основном, это профессора университета и их семьи: А.М. Бутлеров, Н.П. Вагнер, И.К. Бабст, С.В. Ешевский и его сестра Ю.В., семья П.С. Сергеева, М.И. Киттары и, наконец, семья К.Н. Булича, брата Николая Никитича.
Основные привязанности, симпатии и дружеские связи Булича были в Москве и Петербурге (Т.Н. Грановский, К.Д. Кавелин, Н.В. Анненков, И.С. Тургенев, И.Н. Березин, Я.К. Грот, И.И. Срезневский, А.Н. Пыпин и др.), сюда он постоянно стремился, часто бывал в 50-е годы, отдыхая здесь душой. Знакомится Булич в это время и с Н.Г. Чернышевским и довольно близко сходится с ним, об этом он сам вспоминает в своей автобиографии: "О речи о Пушкине" 1855 г. сделал весьма неблагожелательный отзыв в Современнике 1855 года Н.Г. Чернышевский, мне досталось поделом за риторику, и я благодарил критика, с которым мы часто виделись, за хороший урок".
В 1857 году Булич уезжает на два года в научную командировку за границу, о чем он давно мечтал. "Собственно, профессору русской словесности нечего было изучать за границей, признается Булич, но очень манил Запад, природа, другие люди и другие условия жизни". Вот здесь-то Булич получает возможность вновь вернуться к своей давнишней привязанности: два семестра он изучает в Берлине философию; кроме того, его привлекает история искусств. Заграничная командировка, новые знакомства, полученные знания все это воодушевило ученого, он возвращается в Казань "со страстным желанием заняться делом" и приступает к чтению лекций. Но тут снова начинается сложный период в жизни Булича.
Лекции молодого профессора сразу же завоевали огромную популярность среди студентов. Время (конец 50-хначало 60-х годов) было бурное, страна жила ожиданием перемен, среди молодежи царило брожение, начинаются "студенческие истории", "как тогда скромно были названы эти перше предвестники политического движения в высшей школе", шла борьба за обновление преподавания. И Булич, что называется, "попал в струю". Конечно, его лекции далеко не были революционными по своему содержанию, просто они выделялись на фоне официально-казенной науки широким крутом привлекаемых русских и зарубежных источников, новых исследований в области литераторы, и все это было окрашено либеральными настроениями автора. Естественно, такая подача материала весьма импонировала той части студенчества, которая тянулась к подлинным знаниям. Имя Булича называется в эти годы среди нескольких "светлых тлен" преподавателей Казанского университета, отмеченных уважением и любовью студентов (это Д.И. Мейер, Н.П. Вагнер, A.M. Бутлеров и др.). Пиксанов отмечает, что Булич "проявил чуткость и широту и шел в первых рядах русского общества 1860-х годов".
И так же естественно, что правительственные круги и университетское начальство относились к Буличу настороженно, с подозрением. В Петербург из Казани на него шли доносы. Так, например, за речь над гробом Н.И. Лобачевского, произнесенную еще в 1856 году, Булич был обвинен ректором Казанской духовной академии в атеизме, причем донос доходил до высоких сфер. В феврале 1860 года за "вредное направление его чтений" Булич приказом министра народного просвещения был уволен от должности профессора и причислен к министерству. Основанием этому послужил тот факт, что студенты аплодировали Буличу на лекциях, что строго запрещалось уставом. На Булича было заведено "дело", назначена комиссия для его разбора, и в результате 18 студентов было исключено из университета. В знак протеста 137 человек подали прошения об увольнении (правда, после разъяснительной работы со стороны руководства все прошения были взяты обратно).
Булич уехал в Петербург и снова, как шесть лет назад, попытался устроиться на службу. Совет Петербургского университета избрал его профессором на кафедру философии, однако министр не утвердил это избрание. Одновременно совет Казанского университета стал хлопотать "о возвращении достойного, известного образованному миру своими учеными трудами и признанного им одним из лучших знатоков русской литературы профессора, на прежнюю его кафедру русской словесности". В 1861 году Булич вернулся в Казань и с тех пор больше не покидал университета и даже ни разу не был в Москве и Петербурге. Судьба обошлась с ним сурово и несправедливо, репутация неблагонадежного человека помешала его научной карьере в столичном вузе. Горечь возвращения в Казань, в ту общественную среду, с которой у него, в основном, не было ни дружеских связей, ни духовной близости, смягчалась для Булича только его любовью к родному университету. "Окончив курс в Казанском университете, писал Булич, обязанный образованием и положением в жизни Казанскому университету, я всегда считал за честь и за счастье служить ему".
Дальнейшая многолетняя служба Булича в Казанском университете уже не отличалась какими-либо потрясениями", наоборот, он получал чины и ордена, неоднократно избирался деканом и проректором, в 1882 году стал ректором, пробыл в этой должности три года, после чего вышел в отставку. Был избран членом-корреспондентом Академии наук, имел звание заслуженного профессора, после ухода из университета стал его почетным членом. Таким образом, это была вполне благополучная педагогическая и административная карьера. Но в действительности Николай Никитич Булич в 1870-х годах был уже не тот. Он устал от нападок и обвинений, был напуган подозрительным отношением и преследованиями властей, пострадала его научная карьера. И он становится осторожным, сдержанным и в высказываниях, и в отношениях, и в действиях, уже не верит, как прежде, в возможность общественных перемен. Так, например, во время безднинских событий 1861 года Булич побоялся высказать открыто свое отношение к ним, хотя по письмам его того времени видно, что он горячо интересовался вопросами освобождения крестьян. Пиксанов отмечает, что Булич в молодости "стоял на левом крыле русского либерализма и проявил немало мужества и энергии в борьбе за демократизацию русской культуры. По несомненно, что он надломился в этой борьбе". Сам Булич в своей автобиографии с горечью пишет: "С годами постепенно исчезла впечатлительность и развился спокойный пессимизм, сознающий, что "ничего не поделаешь".
Не найдя в себе силы для активной борьбы и в то же время ненавидя окружающую его действительность, пошлый мир чинопочитания, подлости, сплетен, которые царили в казанском высшем обществе, Булич постепенно замыкается в себе и отдается с головой научны/ занятиям: "Чуждый всего, вдали от сплетен я спокойно сижу в своей... квартире. Вижу только, кого хочу, и пускаю, кого надо. Меня называют монахом и затворником, а работы много". И он действительно был таким по складу своего характера: не борец, не трибун, а типичный кабинетный ученый. Однако считать его в полном смысле этого слова отшельником, оторванным от жизни, от действительности, нет никаких оснований.
Оставаясь верным своим либеральным убеждениям, Булич тайно сотрудничает в герценовском "Колоколе". Именно совершенно тайно: даже члены семьи об этом ничего не знали. Сам Булич уже в старости, давая материал о себе С.А. Венгерову для словаря, писал, что он, якобы, даже точно не помнит, когда были события в селе Бездна, и что никак на них не реагировал. Но в № 100 "Колокола" (от 1 июня 1861 г.) была напечатана анонимная корреспонденция из Казани "Граф Апраксин Безднинский", которую совершенно определенно считают принадлежащей перу Н.Н. Булича. Можно предположить, что этой статьей не огранивается участие Булича в герценовском издании, по крайней мере, намек на это содержится в одном из писем (от 7 сентября 1859 г.) Николая Никитича брату Константину, с которым он был наиболее близок.
Во время событий, связанных с "делом" по поводу аплодисментов студентов на его лекциях, Булич, конечно, вел себя отнюдь не наилучшим образом. Он не защитил студентов, на следствии утверждал, что никаких поводов для аплодисментов не давал. Оскорбленные студенты в ответ на это гневно обвинили своего бывшего любимца в трусости и предательстве. Однако впоследствии, возможно, в связи с тем, что Булич сам пострадал (был отчислен из университета), студенты изменили свое отношение к профессору. Уже не обольщаясь на счет его революционности, они, видимо, верили в его порядочность. По крайней мере, они не побоялись в 1861 году принять его в тайное общество "Библиотека казанских студентов". В 1862 году 70 студентов университета обратились к министру внутренних дел с просьбой, касающейся студента Болотова, бывшего пермского семинариста, посаженного в тюрьму как одного из зачинщиков "бунта" в университете в октябре 1861 года. Его собирались высылать из Казани, и студенты просят министра оставить его в городе, отдав на поруки профессору Буличу.
В дальнейшем, укрепившись в служебном положении, занимая научные и административные посты, Булич уже не боится открыто высказывать свои взгляды и убеждения. В мрачном 1881 году (после убийства Александра П) он находит в себе мужество в актовой речи о Ф.М. Достоевском отозваться весьма сочувственно и тепло об утопических социалистах, их учении и критике современного общества. "В речи были неизбежные смягчения и умолчания, пишет Пиксанов, - но Булич высказал немало рискованных тогда суждений". Уже будучи ректором, Булич в ответ на попытку казанского жандармского штаб-ротмистра обвинить нескольких студентов университета в противозаконном составлении каталога книг, касающихся Сибири, края политических ссыльных, открыто написал: "...я, со своей стороны, как ректор и профессор, могу только радоваться любознательности студентов, тем более, что специального каталога о Сибири для ее всестороннего изучения, насколько мне известно, не существует...". В своем ответе Булич также подчеркнул, что не может быть дано или не дано разрешение студенту читать какую-либо книгу и делать из нее выписки.
Яркую характеристику Буличу как ректору дал попечитель Казанского учебного округа П.Д. Шестаков, известный реакционер, служака и сторонник полицейских методов управления университетом и образованием вообще. "Потерял я надежду на то, что с летами и положением человек может измениться..., пишет он в своем дневнике о событиях конца 1883 года. С Буличем этого не случилось. Я думал, что и лета, и почетное положение ректора его переменят..., нет, он остался прежний, что выразилось и 29 октября, когда, получив от меня предложение пойти и объявить студентам, что, если они не разойдутся, то принуждены будут прибегнуть против них к силе, и чтобы он отнюдь не входил в рассуждение с ними, он целый час рассуждал на сходке: выслушал и принял петицию студентов; вчера (29 ноября), вместо того, чтобы исполнить поручение совета..., он снова вошел в переговоры с Туликовым и Лавровым, излагавшими ему, что без собраний депутатов по банку и студенческой библиотеки они не могут жить, и дал им слово, что, пока он будет ректором, он будет смотреть сквозь пальцы..."
Оставался верным Булич и своим нравственным принципам, своему пониманию морали, своим симпатиям и антипатиям. Он так никогда и не сошелся с высшим казанским обществом, не принял его образа жизни, норм поведения. Очень характерным в этом отношении было решение казанского профессора взять к себе своего внебрачного сына от крестьянки, чтобы самому следить за его воспитанием. "В этом поступке, пишет его племянник А.К. Булич, известная часть казанского дворянства увидела дерзкую демонстрацию, дерзкое нарушение раз навсегда установленных традиционных "правил приличия"... и, разумеется, вознегодовала..."
До конца своих дней Булич продолжал оставаться убежденным либералом-шестидесятником. Он искренне считал своим долгом приносить пользу обществу, родному городу, университету. После ухода в отставку в конце 1885 г., не желая находиться без дел, Булич решает посвятить себя земству. Начал он активно, занимал в течение ряда лет выборные должности, но довольно скоро полностью разочаровался в земской деятельности.
В это же время Булич все-таки нашел себе дело по душе: он занялся историей университета, начиная с его возникновения. Вышли в свет два обширных тома его труда "Из первых лет Казанского университета" (Казань, I887-I89I), в которых он довел свое повествование до 1819 г. По свидетельству Д.А. Корсакова, вчерне была готова и следующая часть, посвященная печально известному времени ревизии университета М.Л. Магницким, к сожалению, она так и не увидела свет.
Последний период жизни Булича был окрашен мрачными настроениями. Отойдя от педагогической и научной деятельности и разуверившись в общественной, не понимая и не принимая социально-политической обстановки в России 90-х годов XIX века, чувствуя свое бессилие и неспособность к какой-либо активной борьбе против ненавистной ему действительности, Булич все более предается чувству пессимизма и безысходности. "Грустно умирать без веры в будущее", с горечью признается он в одном из писем. Единственный выход для себя в этой ситуации Николай Никитич видит в том, чтобы оставаться до конца верным своим убеждениям: тогда, по крайней мере, тебя не упрекнут потомки, которым, возможно, все-таки улыбнется лучшая жизнь. "Мы переживаем тяжелое время, писал Булич в 1892 г. Дай бог, чтобы ярче, рельефнее и громче вскрылась вся мерзость русской жизни, все ничтожество русского общества и все его бессилие... Очень может быть, что из тяжелого испытания, переживаемого наш, и выйдет что-нибудь хорошее. Нельзя быть довольным людьми, но необходимо верить в себя, в свои силы, в свои убеждения и знать, что никто не смеет упрекнуть тебя...".
Пессимистически смотря на жизнь в целом, Булич так же относился и к своей научной деятельности. После неудачи с публикациями своих диссертаций ученый ни разу не пробовал издать свои труды (печатал лишь статьи в различных периодических изданиях; исключение составляет только история Казанского университета), хотя у него был накоплен очень богатый и интересный материал: "большой курс истории русской литературы с начала ее до Гоголя", по собственному признанию профессора. Высоко оценивал историко-литературные работы и исследования Булича Н.К. Пиксанов, называя не только его ученые труды, но и его самого как личность "большой культурно- исторической ценностью".
Свидетельством правильности этого высказывания Пиксанова и источником сведений о широте и глубине интересов, о разносторонности знаний казанского профессора выступает сейчас его личная библиотека, целиком вошедшая в фонды библиотеки Казанского университета.
Библиофильская страсть Булича оставалась неизменной с юности и до самой смерти. Книги были для него не только научной пищей, но и отдыхом, средством успокоения от житейских невзгод, лекарством от тоски и мрачных дум.
Собирать библиотеку Булич начал еще, видимо, учась в гимназии. По крайней мере, среди его книг до сих пор находятся гимназические пособия, хрестоматии, а также книги с дарственными надписями гимназического начальства ученику Николаю Буличу. Активное пополнение библиотеки связано с его увлечением философией. В период подготовки докторской диссертации Булич начинает приобретать сочинения русских писателей, сначала преимущественно ХVШ века, а затем вообще интересные с его точки зрения издания. "Все лето, вспоминает Булич о 1853 годе, я писал свое сочинение, начатое в Казани, и собирал на толкучках книжные редкости".
Начатая как чисто научное собрание, библиотека Булича в соответствии с разнообразием его интересов вскоре весьма разрослась. Кроме сочинений по интересующим его проблемам (литература и философия), Булич собирал и просто редкие или любопытные экземпляры, малотиражные издания, местную литературу и т.д. Как ярого библиофила, его очень хорошо характеризует один эпизод, рассказанный П.Н. Берковым: казанский краевед-библиограф Н.Я. Агафонов, придя однажды к Буличу (в то время ректору), "показал ему новую книгу и прибавил, что не может подарить ее уважаемому Николаю Никитичу, потому что она напечатана всего лишь в одном экземпляре. Тогда Булич подошел к одному из книжных шкафов и, вынув оттуда второй экземпляр книги Агафонова, сказал: "Прохожу я вчера по университетской типографии, вижу, что-то печатают. Что печатаете? спрашиваю. Да вот для Николая Яковлевича в одном экземпляре печатаем. Ну, добре, говорю, тисните и для меня экземплярчик...".
Необходимые или интересующие его книги Булич приобретал самыми разнообразными путями: покупал в книжных лавках, заказывал у казанских книгопродавцев, выписывал из Москвы, Петербурга или из-за границы, получал в дар (или, может быть, выменивал) от своих знакомых. Об этом свидетельствует документальный, или хозяйственный, каталог его библиотеки, где в графе "Примечания" владелец обычно отмечал источник поступления книги: "От Кюммеля", "От Дубровина", "купл. на толчке" и т.д.
К концу жизни Булича библиотека его состояла свыше чем из трех тысяч названий (около семи тысяч томов) и представляла по своему содержанию огромную ценность. Заботился о ней Булич, как о родном детище. Библиотеку он содержал в величайшем порядке, почти все книги были тщательно переплетены (большинство с изящным тиснением по корешку), имелся рукописный документальный каталог, составленный по годам, в порядке приобретения, и снабженный необходимыми пояснениями, а также карточные алфавитный и систематический каталоги. На большинстве книг был наклеен печатный ярлычок "Библиотека Н.Н. Булича" с порядковым номером по каталогу и датой приобретения.
Так же бережно и аккуратно Булич относился не только к своей. но и к любым другим книгам и библиотекам. Любовь к книге, соединенная с заботой о просвещении родного города, заставила его много сил и труда положить на устройство и приведение в порядок Казанской городской публичной библиотеки. С 1865 года (времени основания библиотеки) и до конца жизни Булич состоял сначала ее почётным наблюдателем, а затем членом комитета по управлению городскими и общественными библиотеками. И это не были только почетные должности. В 1878 году Булич составил систематический каталог публичной библиотеки, в 1890 году выпустил первое дополнение к нему.
В самом начале 90-х годов в связи с усиливающейся тяжелой, болезнью перед Буличем неумолимо встал вопрос о судьбе его собственной книжной коллекции, собранной с такой любовью. В отделе рукописей Научной библиотеки им. Н.И. Лобачевского хранится "Дело канцелярии Совета императорского Казанского университета о пожертвовании заслуженным профессором Буличем своей библиотеки императорскому Казанскому университету", по которому четко воссоздается своеобразная и поучительная история этого дара. "Судьба книг, принадлежащих человеку, всю жизнь обращающемуся с ними, и по призванию, и по обязанности, естественно должна озабочивать его в виду приближающейся смерти", так начинает Николай Никитич свое письмо ректору университета К.В. Ворошилову.
Письмо это написано Буличем 15 января 1894 г., а все его попытки обеспечить для своей библиотеки достойное и надежное будущее, о чем он и рассказывает в письме, начались четырьмя годами ранее. "Всего естественнее было бы, конечно, завещать ее университету, пишет Булич, которому я долго служил, тем более, что большинство моих книг научного содержания и многие из них не находятся в университетской библиотеке, но... четыре года тому назад университетские помещения для нужд науки были до крайности тесны; в самом здании библиотеки положительно не было места для вновь приобретаемых книг". И Булич принимает решение: передать свою коллекцию городской библиотеке, с которой он был столько лет связан и о которой считал своей обязанностью заботиться. Принося в дар городу свое сокровище, Николай Никитич оговорил это одним непременным условием: чтобы книги его ни в коем случае никогда и никому не выдавались на дом (исключение он делал только для себя самого, с обязательством возвратить книгу).
Дар этот городской библиотекой бил с признательностью принят, под книги Булича (а он передал их вместе со шкафами и каталогами) было отведено особое помещение. Но шло время, книги не были официально приняты, лежали в ящиках и, следовательно, были не пригодны для использования. Это не могло не беспокоить Булича, причем особые опасения вызывало у него будущее самой ценной части его коллекции книг, запрещенных цензурой и изъятых из обращения (а таковых в его библиотеке было немало). "Хотя с начала восьмидесятых годов, пишет Булич, на публичные библиотеки обращено было подозрительное внимание администрации и значительное количество книг... было изъято из употребления читающей публики, но книги эти как собственность города все же оставались его достоянием и хранились в комнатах библиотеки, хотя и под печатью местного цензора".
