"Сквозь каждое сердце..."

Известные ученые-филологи, поэты и писатели, переводчики России и зарубежья соберутся 9-14 сентября в Елабуге на IX Международных Цветаевских чтениях.

Марина Цветаева – поэт непостижимый и близкий, любимый, у каждого свой: для кого-то это «бесстрашный светлый дух» или «стержень жизни», стоящий «посреди большого света» независимо от всякой востребованности; все еще ждущий понимания, ему соприродного; кому-то стихи поэта «помогают преодолевать сложности бытия, как всякая подлинная поэзия». А кто-то просто любит её «не за что и не вопреки» …

Любящее сердце даже очень простую просьбу разложить кое-что по полочкам (Что важно для Вас в Цветаевой? Насколько она востребована сейчас среди читателей? И насколько актуальна лично для Вас?) превращает в еще одно «диво дивное» …

Цветаева как стержень жизни

Идзуми Маэда, доктор филологических наук Токийского университета международных исследований, переводчик произведений М.И. Цветаевой на японский язык, Япония

Меня больше всего привлекает в ней то, что она всегда стремится выходить за всякие пределы (языка, политики, предрассудков и т.д.).

Можно ли вообще говорить о востребованности поэтов? Что касается Цветаевой, то она неколебимо стояла бы «посреди большого света», независимо от всякой востребованности.

Для меня Цветаева – как стержень жизни. Когда я теряюсь и не знаю, как поступить, то стараюсь, чтобы мне не было стыдно перед ней.

Творчество как спасение

Евгения Грамматикопулу, переводчик произведений М.И. Цветаевой, Греция

Для меня Марина Цветаева входит в число тех немногих голосов, к которым, я уверена, буду возвращаться в течение всей жизни. Феноменально простая, сдержанная, но чрезвычайно плотная, ее речь многоуровнева, она заставляет прислушиваться к ней и размышлять о ней снова и снова, пока не начинаешь смотреть на мир подругому, с ее точки зрения и с позиции ее этики: совершенно своеобразной, благородной и мятежной.

В то же время ее тексты являют собой густое сплетение постоянных внутренних ссылок и внешних отсылок (на стихи, мифы, какие-то события, мысли, людей), что делает невозможным поспешное и фрагментарное их чтение.

И поскольку писательская и личностная ее позиция так же неколебима, как и независим ее стиль, и такая позиция, действительно открытая внешнему миру, но в то же время не затронутая шумом толпы, встречается с каждым днём всё реже, приобщение к ее творчеству чрезвычайно актуально, это, практически, спасение.

Я бы сказала: оно напоминает нам не только, сколь смело может самовыражаться, но, главным образом, сколь бесстрашным может быть светлый дух перед лицом бурных и пугающих жизненных обстоятельств, в которых он растёт, любит, (со)страдает и решает умереть.

Можно ли чудо понять?

Татьяна Геворкян, доктор филологических наук, литературовед, литературный критик, Армения

Изданные за последних два десятилетия разнохарактерные архивные материалы, добавившись к каноническому своду стихов, поэм и драматургических произведений, открыли целый и цельный мир поэта. Раз ступив в пределы этого мира, находим все новые смыслы и связи, видим все новые сюжетные линии, которые проскваживают произведения разного объема и жанра, охватывают большие временные пространства и, даже переходя на время в едва уловимый пунктир, не теряются в наплывающих событиях, дружбах, переездах, впечатлениях, но тянутся к некой точке логического и композиционного самоисчерпания, а достигнув ее, оборачиваются линией судьбы. Следить за протяженностью каждой линии, за их скрещением и переплетением – увлекательная работа и истинное наслаждение. Непочатый край труда и удовольствия.

Стихия и разум, чары и «ланцет мысли». Часто ли эти полюса на паритетных началах сосуществуют в поэте? В Цветаевой они встретились и напрочь, похоже, забыли о своей полярности. В этом чудо ее гения. Точнее, одно, и может быть главное, из его чудес.

Можно ли чудо понять? Умом почувствовать? Или даже пытаться не стоит? Цветаева говорила о себе: «Чувство у меня всегда было умное, т.е. зрячее». И еще считала, что ключ к ней самой прост: «Просто поверить, просто понять, что – чудо». Оба раза в сферу души призывая и включая разум. Получается, умное чувство и есть самый верный (если не единственный!) путь к пониманию Цветаевой.

А наследие ее и по сей день ждет понимания. Глубокого, трезвого, творчески-взволнованного, умного и проницательного – словом, ему соприродного. Одних только любви, поклонения и даже посвященности, не говоря уже о суетном славословии, равно как и суетном же порицании в подходе к Цветаевой мало.

Она будет жива, востребована, актуальна, бесценна до тех пор, пока не перевелись люди, для которых ум, согретый чувством, был бы, по слову Мандельштама, одновременно радостью, здоровьем, спортом и почти религией.

Если отвлечься от профессионального «нароста» …

Вячеслав Крылов, доктор филологических наук, профессор кафедры русской и зарубежной литературы Института филологии и межкультурной коммуникации им. Льва Толстого КФУ, г. Казань

1. Когда на подобные вопросы приходится отвечать преподавателю, исследователю, тем более много лет читающему курс «Истории русской литературы конца XIX-начала XX века», то нелегко «свое», «личное» отделить от профессионального, наработанного, пришедшего через освоение научных работ о М. И. Цветаевой. Попробую хоть в какой-то степени отвлечься от профессионального «нароста» …

Со стихами М. И. Цветаевой я познакомился в студенческие годы в первой половине 1980– х годов, когда ее творчество в вузе практически не изучалось, стихи издавались редко и в основном входили в антологии и хрестоматии русской поэзии начала XX века. Но с тех пор многие строки и даже целые стихотворения Цветаевой живут в памяти, хотя я их специально и не заучивал. Они помогают смотреть на мир «голосом» М. Цветаевой, преодолевать сложности бытия, как всякая подлинная поэзия. Я согласен с Иосифом Бродским, что Цветаева – самый искренний поэт XX века, а повышенный эмоциональный тон стиха и даже взвинченность (как говорила о стихах Цветаевой Ахматова) не есть недостаток, а следствие ее мироощущения. Наверное, рядом с ней можно поставить только Александра Блока. И он, и она понимали, обращаясь к музе, что «есть в напевах твоих сокровенных роковая о гибели весть».

2, 3. О востребованности М. Цветаевой сейчас объективно судить довольно трудно. Например, в начале XX века проводились исследования читательских запросов в библиотеках, и было известно, например, что книги М. Горького, Л. Андреева или А. Вербицкой входили в первую десятку по популярности. Сейчас такие исследования не проводятся. Другими словами, необходим социологический подход к изучению поэзии.

Могу только предположить или что-то привести из собственных наблюдений. О востребованности Марины Цветаевой в мире науки говорить излишне. Об этом свидетельствует настоящий бум в цветаеведении, где есть не только исследования, представляющие действительный вклад в постижение жизни и творчества М. Цветаевой, но и неглубокие, поверхностные работы, порожденные излишне эмоциональным и пристрастным восприятием объекта исследования.

Если говорить о студенческой среде, то это самый благодатный читатель. Именно он, по подсчетам во всем мире, входит в число примерно 5-9 процентов любителей высокой поэзии в общей аудитории современного чтения. Думаю, даже наше предельно прагматичное и жесткое время не властно над поэзией Цветаевой. Ее строки обладают какой-то поразительной, почти магической силой, поэтому, когда произносишь их в аудитории, они всегда находят ответный душевный отклик.

А если иметь в виду так называемого широкого читателя (добавим, и слушателя, так как ее стихи звучат и как песни), то нельзя не сказать о заметной тенденции. Современную публику все же больше интересует биография творца, его окружение, его интимная жизнь, желательно с «клубничкой», и все меньше - собственно поэзия. Эта тенденция, правда, началась не вчера. Она проявилась уже в XIX веке. Вспомним бессмертные пушкинские слова: «Толпа жадно читает исповеди, записи etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал, и мерзок не так, как вы, – иначе!»

В России этот повышенный интерес к окололитературному быту, внешней жизни писателя особенно проявил себя в эпоху Серебряного века, а почти через сто лет и в наше время. На мой взгляд, это имеет прямое отношение и к восприятию М. Цветаевой, хотя, в «оправдание» нашего современника, замечу, что такой поворот обусловлен, очевидно, и незаурядностью, и сложностью ее личности, трагическими перипетиями ее судьбы, постепенным знакомством с наследием из архива Цветаевой.

Продолжение следует…

Источник информации: газета Елабужского института КФУ «UNIвести»