Ненормативная лексика: взгляд ученого

Сегодня, 3 февраля, отмечен в календаре как Всемирный день борьбы с ненормативной лексикой. Где-то он воспринимается как нечто экзотическое, но для России, в которой, по крылатому выражению, матом не ругаются, а на нем говорят, день этот имеет существенное значение. И мы не могли его не отметить.

За комментариями о месте ненормативной лексики в российском обществе пресс-центр обратился к человеку, научные интересы которого напрямую касаются этой проблемы – кандидату филологических наук, доценту кафедры русского языка и методики преподавания Института филологии и межкультурной коммуникации КФУ Даниилу Копосову.

Вместо справки. Обсце́нная ле́ксика (от лат. Obscenus ‑ «непристойный, распутный, безнравственный», непечатная брань, нецензурные выражения, ненормативная лексика, сквернословие, срамословие) ‑ сегмент бранной лексики различных языков, включающий вульгарные, грубые и грубейшие (похабные, непристойные) бранные выражения, часто выражающие спонтанную речевую реакцию на неожиданную (обычно неприятную) ситуацию. Одной из разновидностей обсценной лексики в русском языке является русский мат. В русском языке присутствуют также другие обсценные слова, не являющиеся матерными и значительно менее табуированные, но тоже считающиеся «неприличными».

‑ Даниил Робертович, существует выражение «в России матом не ругаются, в России матом говорят». Каковы, на ваш взгляд, место, роль и значение ненормативной лексики в современном обществе?

‑ Это, разумеется, шутка, анекдот. «Ложь, да в ней намёк» ‑ не более. Место ненормативной лексики в обществе – надлежащее. Ведь это часть речевой стихии. Соответственно – и часть системы языка. Основная роль обсценизмов постоянна: во-первых, выражение сильных эмоций, изначально только плохих. Например, когда вы поскользнулись, упали, едва ли у вас вырвется: «Экая беда, право, батенька!» Странно только, что в наши дни и положительные оценки могут передаваться, скажем, словами с матерными корнями. Но в целом обсценная лексика – это междометный неджентльменский набор.

Помимо междометной функции, обсценизмы часто используются в качестве замены неизвестных или тривиальных понятий. В этом плане они не менее удобны, чем любые лексически пустые единицы (наподобие «штука», «штукенция», «эта вещь» или «фиговина»). Прибавьте ещё естественную для обсценизмов «фамильярную», «раскрепощённую» коннотацию – и станет ясно, почему «матом разговаривают».

Ну и, наконец, бранная лексика всегда может быть употреблена в качестве инвективы – намеренного вербально выраженного оскорбления собеседника.

‑ А каково влияние обсценной лексики на нормативный русский язык?

‑ Полагаю, таково же, каково влияние одной из страниц на книгу в целом. Или даже каково влияние вашей руки на вас. Мы говорим об узком пласте слов. Новые слова возникают в этой сфере по закономерностям, характерным для всего лексикона, вступают в готовые ряды-модели типовых единиц. Так что уместнее спросить, каково влияние системы в целом на обсценную лексику. Равно как, «что делать с рукой», решает её владелец. Как минимум, утверждать, что обсценизмы меняют язык, я бы не решился. О «наоборот» - тема серьёзная, на «много букв».

‑ В чем, по-вашему, причины широкого распространения ненормативной лексики в России?

‑ Ломоносов под «высоким штилем» полагал, прежде всего, стиль церковно-книжный. Красота предполагала этически безупречную логику, основанную на вере. В совесть, в порядочность, в ответственность за своё Слово. Всякая брань из своей ниши – заклинательно-обережной или междометной, когда поскользнулся, ‑ выбраться не могла, располагалась ниже третьего – «подлого штиля», то есть вообще как будто вне системы находилась.

Исчез высокий ломоносовский стиль – прочие автоматически «поднялись», занимая освободившийся объём. Средний стал «высоким», «красивым». Отсюда, кстати, современное мнение, что канцелярские штампы – это красивая речь. Низкий стиль стал средним, а грязь, плескавшаяся ниже, поднялась и вошла в систему. Всё стало «можно». Отсюда и «широкое распространение». И, заметьте, «матом разговаривают» больше в периоды социальных потрясений, а нормализуется климат в обществе – и даже надписей на заборах меньше становится.

‑ Видоизменяется ли содержание таких выражений в ходе эволюции языка?

‑ Разумеется. Один известный глагол означал когда-то «стучать, ударять». И, напротив, словарь «русского мата» выпуска девяностых годов прошлого века объёмом своим обязан оказался таким единицам, как «трахать», «кол», «дупло» и так далее. Без смеха читать невозможно. Понятно, что это спекуляция была откровенная, но на ваш вопрос замечательно отвечает. В каждую эпоху перечень табуированных могут пополнить иные единицы, хотя общий этнокультурный принцип неизменен. А так…

Скажем, ребёнок пишет в изложении про лошадей так: «Конь тряхнул гривой, а потом засмеялся». Почему? Потому что кто-то ему, бедняге, объяснил, что «заржать» ‑ неприличное, табуированное слово. Так и выбираем: по чутью, по родительским объяснениям – кому что по душе. Если вспомнить, что в обороте «Бог весть что!» слово «весть» ‑ форма глагола, то понятно, что структурно оборот не изменился, просто зазвучал как «… знает что!». У кого в душе Бог – выберут первый вариант, пусть и архаичный. А у кого в душе другое что…

‑ На ваш взгляд, почему в сравнении с русским в германо-романских языках количество нецензурных выражений ничтожно мало?

‑ А есть ещё языки с такой богатой системой словообразования и словоизменения? Увы. Там, где бедным европейцам приходится обходиться парой суффиксов и несколькими сложениями, мы выбираем из десятков суффиксов, приставок, конфиксов. Прибавьте и то, что любое существительное можем в наречие оборотить или в предлог, особо не напрягаясь. А уж фразеологизировать что – нас и вовсе хлебом не корми! Это, опять же, достоинство не обсценной сферы, а языка в целом. Четырёх-пяти корней вполне достаточно, чтобы быть «впереди планеты всей».

‑ Наблюдается ли взаимовлияние ненормативной лексики и современного молодежного сленга? Если да, то как?

‑ Разумеется! Ругаться детям хочется (юношеский максимализм, отставание социальной функции от половой и так далее), а ругаться нельзя – только «в узком кругу», как говорится. И обсценизмы естественно включаются в сленг. Порой не разберёшь, где проходят границы. Один аббревиатуру произносит как «хэзэ», другой – видимо, в английском искушённый, ‑ как «икс три», и оба понимают, что выругались, но заодно и собственное неведение о предмете речи выразили. Ну, и в этом же духе… Мы масла в огонь подливаем, взрослые, «на нём самом разговаривая». А кто решил, что «взрослым можно»? И когда успели? Это же не законодательная тема, а нравственно-этическая, тут приказами да штрафами ничего не сделаешь.

К стыду своему, не знаю, откуда начинать этот узел рубить или разматывать: отделять сленг от брани. Но что они с середины 1990-х прочно сцепились между собой, это факт. Может, ещё сами расцепятся. Молодёжь-то у нас хорошая растёт.

‑ Спасибо, Даниил Робертович, за безбранную беседу.

P.S Портал СОЦОПРОС.RU на своей странице проводит опрос на тему «Ругаетесь ли вы матом?», на данный момент проголосовало 474 человека. Результаты следующие:

Нет, никогда не ругаюсь                                                                           54 (11%)

Скорее нет, вернее, случалось, но уже давно не выражаюсь …………57 (12%)

Скорее да, но редко или только в определённой компании                  122 (26%)

Да, случается, но стараюсь сдерживаться, отучаться                    151 (32%)

Да, и ничего страшного в этом не вижу                                                90 (19%)