О чувстве меры, рисунке на песке, алкоголе, пожаре и медальоне
ЧАСТЬ 3. О чувстве меры, рисунке на песке, алкоголе, пожаре и медальоне
— Попса от классики — современная тенденция?
— А что вы называете попсой? Главное — вкус.
— К примеру, Ванесса Мэй.
— Она играет на скрипке не так уж плохо, не фальшивит, другое дело, что электроскрипка — большой вопрос… У меня есть пара электроальтов и даже одна скрипка, но я прошел этот этап 20 лет назад. Сначала играл на электроинструментах, а потом отказался. Показалось это дешевым номером. Электроника очень развращает, там все проще, тонкости, приемы скрашиваются и потом трудно играть на нормальном инструменте. К сожалению, это слышно у феноменального скрипача Найджела Кеннеди. Знаю его ранние записи, он изумительно играл Элгара на нормальной скрипке. Очень талантливый человек! Джими Хендрикс со скрипкой. Но Найджел стал слишком часто использовать электро, начались проблемы со звукоизвлечением. Слышал его с концертом Бетховена.
— У вас профессия такая, вы должны нравиться залу, а способы есть разные.
— Серьезный вопрос. У каждого исполнителя есть особенное, выделяющее его качество. Важно развивать лучшее, но пользоваться этим аккуратно, чтобы не превратить дар в штамп
Считаю, основное в нашей профессии — бесконечное внимание ко вкусу и стилю. Часто оно теряется. У многих чувство меры отказывает, а амбиции зашкаливают, и люди согласны на все ради еще большей популярности в широких массах. Это временный успех. А есть оригинальные музыканты, например Миша Плетнев или гений Гриша Соколов.
— Но успех обоих у зрителей не сравнить с тем, который имеет сегодня Денис Мацуев.
— Тут уже вопрос степени свободы и каких-то компромиссов… С Денисом я дружу, знаю его много лет и слышал в разных ипостасях. Присутствовал на фестивале в Вербье, где Мацуев давал сольный концерт. Это было потрясающе.
Денис очень широкий по диапазону и натуре, он энергичный, быстрый… А Миша, Михаил Васильевич Плетнев, одарен совершенно иначе, он интеллектуал от музыки. У него свой путь мышления. И конечно, своя публика. Трудно сравнивать, понимаете. Ставить, кто первый, а кто второй. А где тогда Марта Аргерих или Женя Кисин? Есть много потрясающих пианистов, они очень отличаются друг от друга. Но это не значит, что один лучше другого. В хорошем ресторане все блюда вкусные, но каждый посетитель выбирает свое…
— Пытался посчитать ваши фестивали, не смог, сбился. Их, наверное, десятка полтора?
— Около того.
— Куда столько? Жадность?
— В чем? В финансовом отношении это не самая выгодная история. Концертами могу заработать гораздо больше. Раз в сто.
— Я не про деньги сейчас, а про желание объять необъятное.
— Публика есть везде. Но в случае с фестивалем не я к ней еду, а она ко мне. Это большой плюс: возможность не собирать каждый вечер чемодан и не прыгать в очередной самолет… Сижу на одном месте и спокойно работаю, делаю программы. В этом смысле любой фестиваль, неважно где, для меня как подарок.
— А на каком этапе творчество заканчивается и начинается чес? Вы рассказывали, что даете до 150 концертов в году. Не многовато?
— Помню, выступил в Вашингтоне, сыграл концерт Шнитке, который Альфред Гарриевич написал специально для меня. А дирижировал Ростропович. Потом мы сели и стали выяснять, когда у нас будут следующие совпадающие даты, чтобы вместе играть "Дон Кихота" Рихарда Штрауса. И вот Мстислав открыл свой талмуд, и выяснилось, что у него 200 с гаком концертов.
А я-то наивно думал, что очень много играю… Потом мы нашли "окно" и проехали по пяти европейским столицам — Лондон, Париж, Амстердам… Это было последнее турне Ростроповича в качестве солиста с оркестром. Он играл тогда как бог. Сначала хорошо, потом — лучше, лучше, лучше…Слава сам был Дон Кихотом.
До этого мы много раз выступали по всему миру. Ростропович старше меня, наверное, лет на 20, а форму держал хорошую. Тем обиднее Славе было читать, что его больше не хотят видеть на Западе, не приглашают на гастроли, и он, значит, решил "доить российскую корову" за счет былой популярности. Помню эти публикации. Абсолютно несправедливые.
— Возраст ведь не обманешь. Известно, что и Паганини на старости лет не собирал полные залы.
— Я был на концерте Давида Ойстраха в Большом зале консерватории, когда оба амфитеатра оказались пустыми, их закрыли. Зрители сидели только в партере... Но Давид Федорович до конца жизни играл с высочайшим качеством. Может, дело в том, что он жил в Москве, и народ считал: ну сегодня не пошел, завтра схожу? Он же наш, никуда не денется…Вот вы спросили: не начнется ли чес, если слишком много выступать? С человеком, который постоянно ищет, творчески относится к делу, этого не произойдет. Чес — когда работаешь на автопилоте, душу не вкладываешь. Ростропович никогда так не играл. И я тоже.
Сцена — всегда экзамен. С чем сравнить?.. Нельзя однажды выучить и потом тупо барабанить. Как рисунок на песке. Волна пришла и смыла. Каждый раз все сначала. И опыт не очень спасает. Репетиция — вот где идет поиск. На сцену выходишь с иным градусом. Там публика, она требует особого состояния.
— Часто бываете недовольны собой?
— Постоянно. Всегда! Но я честно тружусь, поэтому имею право себя простить. Хотя сомнения никуда не деваются. Это состояние мне очень хорошо знакомо.
— Вам случалось отменять концерты?
— Да, но не так часто, как у многих моих коллег. В основном по состоянию здоровья. Хотя конкурс в Мюнхене, открывший дорогу на большую сцену, я выиграл с температурой под 40. Уже приехал в Германию совершенно больным, в поезде свалился с вирусом. Плохо помню, как попал в отель. Полная отключка! Лежал в дешевом номере и постоянно спал. Весь на таблетках, в невменяемом состоянии. Даже на жеребьевку не пошел, не смог встать с койки. Сходил Юра Гандельсман, тоже альтист. Сказал, мол, товарищ захворал, я за него.
На мне, по сути, крест поставили, я ведь валялся в бреду, когда все репетировали. А потом оклемался и, покачиваясь от слабости, отправился на конкурс. Все были ошарашены, смотрели на меня с изумлением.
Я выступал под 13-м номером, поразительно, как форму не растерял за дни болезни. Минут 10–15 разыгрывался — и вперед. Первый тур прошел, дальше стало легче, я сразу оторвался от остальных конкурсантов. В итоге — Гран-при…Но в молодости все легче переносится, в том числе болячки. То, что по силам в 20–30 лет, сложнее делать в 60. И сердце должно выдержать, и мышцы.
— О вас известно, что не чураетесь алкоголя, Юрий Абрамович.
— Только не в день концерта. Это категорически нельзя. После — пожалуйста. Но в меру… До выступления пить не стоит, спиртное лимитирует эмоциональную сферу. Хотя знаю великих людей, которые сильно закладывали и не теряли в качестве, шикарно играли. Знаменитый Генрик Шеринг, например. После первого произведения он мог выйти в кулисы и приложиться к фляжке, которую носил с собой во фраке. Вышел, сделал глоток коньяка — и обратно на сцену. Возвращался и играл все в десятку… У каждого свое здоровье, восприимчивость, нервная система. Мне алкоголь на сцене мешает. Однажды прошел это и больше не испытывал судьбу.
— Это когда было?
— Очень давно. С Рихтером. Перед нашим выступлением в Большом зале консерватории. В тот раз Святослав Теофилович отказывался идти на концерт, не хотел играть. Иногда он становился капризным, как ребенок. Вот и тогда молча лежал на диване в темной и пустой квартире на Малой Бронной. Ниночка Львовна оставила смокинг, рубаху, туфли — все-все необходимое, написала мне записку и ушла по делам. Я пришел и говорю: "Маэстро, вообще-то через десять минут начинается концерт. Полный зал зрителей, все вас ждут".
Рихтер выдержал паузу и сказал: "Ну ладно. Коньяка выпьем и пойдем". Я согласился. А что оставалось? Выпили по рюмке. Святослав Теофилович предлагает: "Ну, может, еще по одной?" Отвечаю: "По половинке". Но рюмки большие были. Мне в голову ударило, совершенно другой настрой.
Рихтер переоделся, мы быстренько доехали до консерватории, зашли через черный ход с Кисловского переулка. Нас с нетерпением ждали. Концерт и так задержали на 15 минут. Рихтер хотел сразу идти на сцену, я едва успел достать инструмент.
Вышли — и полилось… Ну сказка! Никакого нерва, хотя сольный концерт в Большом зале с Рихтером уже повод для волнений. А тут — полная расслабленность. Играли Бриттена, Хиндемита, Шостаковича. Все шло очень хорошо, пока не добрались до первой кульминации. И тут во мне будто предохранитель включился, не дает разогнаться… Ну знаете, в машинах с необкатанным двигателем раньше ставили ограничитель скорости. В тех же "Волгах", например… Пока 2 тыс. километров движок не пройдет, быстрее 80 километров не разгонишься.
Вот так и я. Кульминация произведения, вроде все делаю правильно, а чего-то главного нет, не хватает драйва. Ну ко второму отделению хмель из головы более-менее выветрился. И сонату Шостаковича я уже сыграл заметно лучше. Нет, зритель ничего не заметил, принимали нас прекрасно, долго вызывали на поклоны, устроили овацию.
И все же Рихтеру показалось, что в Европе, где мы гастролировали перед этим, прием был более восторженным. В какой-то момент Святослав Теофилович шепнул: "А давайте им назло еще раз Шостаковича сыграем?" А это произведение на 37 минут. У меня была одна мечта: закончить все поскорее, вообще никаких сил не осталось.
Но разве мог я сказать мэтру нет? Робко предложил: "Может, хотя бы одну часть?" Рихтер ответил: "Всю сонату". Ужас! И мы вышли.
Несколько человек из зала, поняв, что их ждет, на первых же аккордах встали и направились к выходу. Хорошо, этого не заметил Рихтер, его реакцию предсказать не берусь, темпераментом он обладал буйным. В итоге мы отыграли сонату на бис до последней ноты. Это было нечто!
— Больше не пили перед выступлением?
— Нет. Никогда. Порой могу позволить себе бокал пива с утра, но после обеда — обязательный сон и уже, конечно, никакого алкоголя.
— В последний раз вы отменили концерт из-за пожара в доме, где живет ваша дочь Ксения?
— Накануне у меня резко подскочило давление. В тот день репетировали с выдающимся австрийским скрипачом и дирижером Томасом Цетмайром. Знаю его много лет и столько же времени ждал возможности сыграть вместе. И наконец она появилась. Мы прекрасно провели репетицию, а на концерт я… не вышел. Не смог.
— Как узнали о пожаре?
— Из телевизора. Вечером долго не удавалось заснуть. Переживал из-за отмененного выступления. Лег в постель, включил телевизор и стал щелкать каналами, смотрел, что показывают. Без звука. Наткнулся на "Россию-24". Начал читать бегущую строку. "Трамп сделал заявление". Потом: "Пожар на Никитском бульваре". Вернее, с первого раза до конца не прочел, решил, что горит на Малой или Большой Никитской. Не помню, сколько точно было времени. По-моему, половина второго ночи. Через минут 15 пошли повторы сообщений. И тут уже я рассмотрел, что пожар на бульваре.
— Не екнуло?
— Сразу. Подумал: "Если Ксюша спит, не буду будить, напишу СМС". Отправил, она тут же перезвонила и сказала: "Да, это именно наш дом". Так я и узнал. Дочка с внуком в этот момент уже находились у бабушки. Она недалеко живет. Первое, что посоветовал: "Ксюша, не психуй. Что случилось, уже не вернешь".
Дочка рассказала, что к ней в тот вечер приехала в гости подруга, они сидели и разговаривали. Грант, мой внук, уже спал. Потом вдруг погас свет, потянуло гарью. Выбирались в страшной спешке, бежали в буквальном смысле босиком, не успев обуться. Ксения первой вызвала пожарных, но огонь распространялся быстро. Перекрытия-то деревянные…
Затем начались публикации в желтой прессе. Чего только не плели! Дописались, будто сгорела скрипка Страдивари. Я сказал дочери: "Пусть лгут, не комментируй, займись делами". Нужно было восстанавливать документы, думать, где дальше жить.
Сейчас, к счастью, любители сенсаций успокоились, поняв, что больше тут нечего ловить. Не думаю, что и нам стоит развивать тему, подливая масло в потухший огонь…
Хотите, лучше расскажу, как однажды мне приснилась музыка? Иногда такое случалось и раньше, но утром обычно ничего не мог вспомнить. А в тот раз не поленился, встал, сел к роялю, сыграл. И потом долго, почти год, в компаниях с коллегами наигрывал мелодию. Марта Аргерих даже просила у меня ноты, сказала, что будет исполнять на своих концертах на бис. Но у меня не было окончания. Ничего не мог с этим поделать. Пока на фестивале у Ростроповича во французском Эвиане не показал музыкальную зарисовку Славе.
Он внимательно послушал, характерным жестом ударил себя тремя пальцами по лысине и сказал: "Старик, поздравляю! Ты сочинил "Реквием" Моцарта".Вот сколько раз я играл, а сходство уловил лишь Ростропович! Там одна нота менялась по ритму, первая интонация, а потом уход…
— Так и не дописали окончание? К Моцарту.
— Я все-таки не композитор. Вопреки утверждению журналистки, на которую вы ссылались в начале разговора.
Вот Ксюша в детстве сочиняла, у нее здорово получалось. Лет в шесть написала пьеску "Дождик". Не знаю, помнит ли она. Мы с Рихтером были в полном восторге.
— Почему Святослав Теофилович так приблизил вас к себе?
— Меня рекомендовал ему Олег Каган, с которым мы уже играли вместе, дружили. Но сближение произошло не сразу. Пока Рихтер меня не услышал, он не предлагал выступить вместе. А впервые я сыграл при нем на… панихиде по знаменитому настройщику роялей Георгию Богино. Прощание проходило в фойе Большого зала консерватории. Я уже был солистом филармонии. Первым в истории, прежде альтистов не брали на такую позицию.
И вот мне позвонили и попросили сыграть грустную пьесу на панихиде. Пришел, сделал. Хотя мизансцена над гробом ужасна сама по себе. Закончил и встал за колонной. Вдруг голос сзади: "Юра?" Оборачиваюсь — Рихтер. Похвалил, сказал: "Позвоните, пожалуйста, сегодня вечером Нине Львовне".
Так мы начали выступать вдвоем. Исполняли сонату Шостаковича, камерную музыку. Как-то сыграли "Сказочные картинки" Шумана на "Декабрьских вечерах" в Пушкинском музее. Недавно по "Культуре" увидел запись того выступления, и мне понравилось. Здорово! Средние части очень хорошие. И финал… Святослав Теофилович был удивителен и неповторим во всем. Как-то поставил задачу прочитать всего Эмиля Золя. До сих пор не пойму, почему именно его. Рихтер — человек преодоления. Мог босиком три раза обойти Москву по Кольцевой дороге или пешком добраться до Звенигорода. Однажды устроил соревнование, кто съест больше пельменей. Честно признаюсь, я сломался, сошел с дистанции первым. Андрюша Гаврилов чуть не умер от обжорства, но все равно в итоге победил Рихтер.
— Сколько лет вы не могли попасть в Большой зал Московской консерватории?
— С сольной программой? Долго. Впервые выступал там еще после окончания второго курса, но не один, а с симфоническим оркестром под управлением Вероники Дударовой. На 30 рублей гонорара, помню, купил в общежитии у студента из Австрии замечательные голубые джинсы…
Но с сольным выступлением меня в Большой зал долго не пускали. Давали Малый, но в какой-то момент публики стало приходить столько, что многие не попадали на концерт. Ну и мои амбиции взыграли. Ведь в Большом зале альтисты никогда не играли соло. Это исторический факт. А у меня уже был опыт La Scala, Concertgebouw, Musikverein, Barbican и Queen Elizabeth Hall, Carnegie. Везде — сольные концерты, а родной Большой зал никак не давался. Я понял, что пора пробиваться, и проломил эту стену. И не только для себя. Помню, в Минкультуры однажды спросили, как отнесусь, если Роберто Диас, сильный альтист из Америки, сыграет сольный концерт в Большом зале. Ответил: "Буду рад". И подумал: наконец-то появится человек, с которым начнут сравнивать…
Иногда жалею, что не стал пианистом или скрипачом. При всем желании не сыграю на альте концерты Брамса или Рахманинова, "Реквием" Моцарта и "Патетическую" Чайковского. А это была детская мечта, которую, увы, не осуществить. Все, что написано для моего инструмента, исполнил. В том числе сочиненное специально для меня. Но этого мало. Хочется чего-то нового. Поэтому жду произведения, постоянно жду. В определенной мере удовлетворил потребность благодаря дирижированию. Так было с симфониями Шуберта. Очень интересный опыт. Хотя, конечно, обмен не вполне равноценный. С игрой на инструменте не сравнить… Но что поделать, если у Бетховена десять сонат для скрипки, 32 — для фортепиано и одна пьеса — для альта? Да и та очень странная...
— Первую награду вы, кажется, получили за Олимпиаду-80 в Москве? Медаль "За трудовую доблесть".
— Вроде бы. Мы с Рихтером играли сольный концерт. Честно говоря, у меня проблемы с наградами, не все помню и даже не знаю, где находятся. По причине моей безалаберности и безответственности. Понимаю, это не очень хорошо, но так получилось. У меня есть французские ордена, итальянские, литовские. Леонид Кучма вручал "За заслуги" перед Украиной. Кажется, третьей степени.
Надо бы собрать награды, красиво разложить. Еще есть мантии почетных профессоров и докторов наук, кавказские бурки, папахи, кинжалы… Даже сабля, которой вот так махнешь, и она, как веер, распадается на три лезвия. Где-то коня подарили, слава богу, не стал перевозить в Москву, там и оставил, на родине. Пусть пасется, скачет. Если бы относился к себе с меньшей иронией, мог бы, наверное, музей своего имени открыть. Или хотя бы мемориальный уголок
— Помню, раньше вы носили, не снимая с шеи, медальон со знаком Водолея. А теперь, смотрю, у вас святой Георгий.
— Я коллекционировал кулоны, привозил из разных стран. Очень интересные экземпляры встречались. А Георгий — подарок католикоса Илии, грузинского патриарха.
Последняя моя поездка в Тбилиси едва не закончилась скандалом. Меня хотели оштрафовать на 70 тыс. евро и посадить в тюрьму за нарушение закона об оккупированных территориях. Годом ранее я с оркестром выступил в Абхазии, не поставив в известность официальный Тбилиси. Упустил из вида политический подтекст ситуации. До этого восемь лет не ездил в Грузию. Со времен Саакашвили. А тут, значит, выбрался, и вот такая неприятная история…
В итоге во время концерта началась небольшая демонстрация, даже возникла какая-то драка, пришлось вызывать полицию… При этом надо учесть, что я всегда был окружен в Тбилиси абсолютной любовью. У меня там море друзей — замечательных, талантливых. Вот и в тот приезд три дня купался в гостеприимстве, бесплатно выступил в пользу музыкальной школы, сыграл на концерте "Светотень" Гии Канчели, который, к несчастью, покинул нас буквально на днях...
Переполненный зал слушал в абсолютной тишине. Потом вдруг из громкоговорителя стали что-то кричать. Я услышал свою фамилию. Оказывается, это были требования привлечь меня к ответственности…
В общем, кое-как доиграли программу, но выходил я через строй полицейских. Ужин в ресторане отменили. Настроение, сами понимаете, какое. А поздно вечером раздался звонок из резиденции патриарха Илии. Он пригласил, и я поехал с сыном Сашей. Мы прекрасно провели время. Пили красное вино, слушали музыку, общались. В конце встречи католикос повесил мне вот эту штуку и сказал: "Мы вас ждем, очень любим. Приезжайте чаще. Не волнуйтесь". Я спросил: "А вдруг меня опять захотят в тюрьму посадить?" Илия ответил: "Тогда через 15 минут вы станете моим гостем. Здесь никто вас не тронет. И святой Георгий будет защищать. Вы же Юрий, а это производное от Георгия…" С тех пор медальон не снимаю. Только на ночь. Утром надеваю и — на целый день. Во время концертов Георгий тоже со мной. Так уже лет пять.
— Помогает?
— Надеюсь. По крайней мере, ничего менять не хочу. Ни медальон, ни жизнь. Часто повторяю фразу: Take it easy. Действительно, зачем трогать то, что и так хорошо складывается? Надо воспринимать мир проще…
