Памяти писателя Евгения Николаевича Чирикова

26 сентября в Музее истории Казанского университета состоится  спектакль "СОЗРЕЛ" (по автобиографическим рассказам и воспоминаниям Е.Н.Чирикова) в исполнении  Детского театра при Литературном музее писателя Е.Н. Чирикова (школа № 19 г. Нижнего Новгорода).

Инициатором этой постановки стал правнук писателя Михаил Александрович Чириков, благодаря его редкой в наше время активности был открыт в нижегородской школе № 19 первый музей Евгения Чирикова. Я познакомилась с потомками писателя несколько лет назад на одной из литературоведческих конференций и все это время продолжаю удивляться сплоченности этой большой семьи, представители которой оказались в разных странах мира, а также их преданности памяти писателя.

Но, боюсь, многие в нашем университете спросят: а кто такой Чириков?

Имя писателя Евгения Николаевича Чирикова, беллетриста, драматурга и публициста было широко известно читателям конца 19-го – начала 20-го столетия – по своей популярности  он не уступал Чехову и Горькому. Его пьесы шли на сценах прославленных театров Москвы и Петербурга, за границей, собрания сочинений расходились огромными тиражами, а по его сценариям были сняты три художественных фильма. Но вот в 1919 году брошюру Чирикова «Народ и революция» прочел В.И. Ленин и поместил на полку кремлёвской библиотеки в раздел «Белогвардейская литература». Ленин, который помнил, что Чириков был одним из руководителей студенческой сходки 1887 года в Казанском Университете, предупредил писателя в частной записке: «Евгений Николаевич, уезжайте. Уважаю Ваш талант, но Вы мне мешаете. Я вынужден буду Вас арестовать, если Вы не уедете». Так в 1920 году Чириков и его имя были изгнаны из России. За границей он продолжал писать и был одним из самых известных авторов русской эмиграции. Лучший его роман – о гражданской войне, полный страшных и правдивых размышлений о судьбе России, «Зверь из бездны». Один из героев романа так размышлял о происходящем: «Страшный обман и самообман. Величайшая из дьявольских провокаций. И орудие ее – «Зверь из бездны», ненависть и злоба, ослепившие душу и разум человеческий, с одной стороны, творящие вот таких людишек, сузившие смысл своего существования до одной маниакальной цели – убить как можно больше красных, и ведущих учет своим убийствам в записной книжке. Иногда приходила такая мысль: если бы заключить перемирие на один только день и перемешать, как колоду карт, красных с белыми, то на другой же день исчезла бы властвующая над толпой злоба, и ненависть и борьба сама собой прекратилась бы. Беспрерывно проливаемая кровь, как керосин для стихающего пожара. Надо положить конец этому кровавому пиршеству Дьявола. Но какими путями? Как укротить «Зверя из бездны»? Его убить можно только любовью. Вот такой любовью, которая, как неугасимая лампада перед образом, в душе сестры Вероники к несчастным обманутым людям…».

Замечательно, что этот писатель был связан с Казанским университетом.

Евгений Николаевич Чириков родился в 1864 г. в Казани. В 11 лет поступил в казанскую гимназию, затем -  в Казанский университет. Как одного из главных организаторов студенческой сходки 4 декабря 1887 года, его исключили из университета и сослали в Нижний Новгород. В Нижегородской тюрьме, где неугомонный молодой человек провел несколько месяцев, он написал 10 статей и рассказов, а также свою первую повесть «Капрал» для казанской газеты «Волжский вестник», в которой он печатался с 1885 года. Началом своего творческого пути Чириков  считал 1886 год, когда в этой же газете был опубликован его первый рассказ «Рыжий». В начале 1892 года Чирикова очередной раз арестовали и переправили в тюрьму в Казань. После освобождения из тюрьмы Чирикову разрешено остаться здесь при условии «жить смирно без вмешательства в политику». В Казани он обвенчался со своей невестой, Валентиной Георгиевной Григорьевой и  необычайно активно печатался  в «Волжском вестнике», стал  секретарем этой лучшей провинциальной поволжской газеты тех лет – и уехал из города уже известным на всю Россию писателем.

Всю жизнь во многих произведениях писатель вспоминал гимназические и студенческие годы. Его молодой герой в Казани входит в студенческую жизнь, учится выглядеть, как, как студент (небрежность в костюме, пренебрежение к приличиям, воротничкам, галстукам, приличным прическам: волосы как у Чернышевского, шляпа – как у беспечного итальянца, ворот рубашки – как у молодого Байрона, а в руках толстая суковатая палка как эмблема силы и прав «грядущего нового»). Он должен потолкаться в университетских коридорах: «Сколько раз я, торопясь, с ранцем за спиною, в гимназию, завидовал студентам, без страха и ненависти, без торопливости и оглядки, входящих в двери своего храма науки. И вот теперь и я вхожу в  этот храм, свободный и независимый человек, с папиросой в зубах и с пледом на плече. Высокий и огромный вестибюль с лестницами вверх и с коридорами во все стороны… Мудрецы и философы древности смотрят на меня с каменных пьедесталов из стенных ниш и, глядя на них, уже начинаешь чувствовать себя серьезным и умным, совершенно взрослым человеком. Молодой умные лица, веселые глаза, здоровый смех, приподнятое настроение. Кипит жизнь торопливая, жадная, ищущая… Хорошо чувствовать себя членом этой шумной, жизнерадостной, молодой толпы…».

Университет для героев Чирикова не место учебы,  в отличие, например, от Д. Боборыкина, который в воспоминаниях «За полвека» рассказывал, как серьезно занимался химией, - в начале 1850-х гг. в университете не было «общественной жизни».  Впрочем, и для С.Аксакова, студента университета первых лет его существования, для Л. Толстого и его героя Николеньки Иртеньева, студентов 1840-х гг., университет  тоже не был местом напряженной учебы. Это новые знакомства, формирование круга общения, духовные открытия. Чириков в воспоминаниях так описывал жизнь студенчества: «Среди казанского студенчества моего времени преобладали три типа: 1) самый распространенный - революционер, если не всегда готовый, то стоявший уже на очереди, 2) забулдыга, гуляка и дебошир, но непременно с оппозиционным ко всем властям настроением, постоянно сражавшийся с полицией, и 3) «маменькины сынки», франты, обретшие всю истину в дарованных новым уставом мундире и шпаге». Потому Чириков в своих рассказах писал о студенческих балах в пользу недостаточных студентов, о возмутительных свободолюбивых речах, которые велись там в специально организуемом помещении – «мертвецкой», куда водку закупали по оптовым ценам в соответствующем количестве; о вечеринках у курсисток, об арестах и обысках. Общественная деятельность часто была лишь игрой для не знающих жизнь юношей, но заканчивалась серьезно – тюрьмой.

Молодость – еще и время любви. Но общепринятый тип поведения того времени приводил к тому, что герои вели «серьезные» разговоры вместо признаний в любви. В рассказе «На антресолях» студент  Рычков носит Маркса, чтобы читать его знакомой девушке, и цитирует его к месту и не к месту. И сам Чириков вспоминал: «Всегда влюблен, но страдаю втайне и отвожу душу на совместном чтении «Писем» Миртова, «Прогресса» Михайловского, Лилля с примечаниями Чернышевского, Бокля и пр. Бывает, ноет сердце от невысказанной любви, теряешь нить спора, растворяясь в любимых глазах, а лицо строгое, вдумчивое, полное глубоких мыслей и затаенных дум. Тянуло писать стихи о любви, луне, о звездах… Их пописывал тайно».

Герой-студент в романах и рассказах Чирикова очень любит Казань, бродит по городу, прислушивается к его звукам и запахам. Если многие писатели изображали провинцию как что-то затхлое и отсталое, то для Чирикова Казань – это неповторимая атмосфера неторопливой, незатейливой и поэтичной провинциальной жизни, с которой так тесно связан человек. Он полагал, что столичный образ жизни породил ложную систему ценностей и людей с «теоретическим» отношением  к жизни, когда нет любви и крепкой ненависти, нет никаких драгоценностей – все они растеряны. «Провинциал» казался Чирикову ближе к реальной жизни, потому его протест против ложных форм жизни, произвола и угнетения более естествен, непосредствен, чем у столичного жителя, в провинциале сильнее чувство счастья.

И действительно – вот как ощущение радости жизни проявилось, например, в таком описании Казани: «Город – как на ладонке. Налево, на горном откосе старый Кремль, а направо – мечети, мечети… А вот св. Варламий…

От зари до зари, лишь зажгут фонари,

Вереницей студенты шатаются…

А Варламий святой, с головой золотой,

Глядя сверху на них, улыбается.

Вот выехали на Воскресенскую…При въезде в Кремль – военная церковь, в часовне которой, под огромным образом Спасителя, приковано громадное каменное ядро. По преданию, этим пушечным ядром был сделан первый пролом в стенах осажденной Казани. Не знаю, по какой причине, но среди школьников это ядро пользовалось репутацией покровителя при экзаменах: гимназисты, гимназистки и реалисты, отправляясь на экзамен, заходили сначала приложиться к ядру. Намолятся и приложатся, нашептывая: «Помоги выдержать из латинского», «Помоги содрать письменную работу из греческого», «Помоги списать задачу у Иванова».

Ядро помогало. Когда-то я убедился в этом на собственной шкуре. И теперь хочется соскочить с пролетки и сбегать посмотреть на это чудодейственное ядро. Вот подъехали к Черному озеру. «Извозчик! А где озеро?» - «Засыпали его…» - «Зачем?» - «Для здоровья, что ли… лягушки больно верещали… Губернатору не понравилось, что ли…»

Ах, как мне жаль этого исчезнувшего озера! Оно было так красиво в раме густых акаций. Оно было тинное, с кувшинками, с лилиями, с плавунами, с лягушками, с бегающими пауками. На берегу его, в густых зарослях, можно было совсем забыть о городе… Ах, как жаль, что нет больше красивого Черного озера. Засыпали. Точно кусочек моей жизни закопали. Я так любил посидеть вечерком на берегу и тайно покурить папиросу в полной безопасности от гимназического начальства…».

Чириков верил в провинцию, в то, что именно она творит русскую историю и культуру,  свое слово ею еще не сказано, но – «Я верю, что скажет его опять не столица, а наша огромная, несуразная, и обильная, и убогая провинция. Столичный житель, который так презрительно относится к провинции и к толпе, в сущности, самая типичная жертва  своей маленькой семейной толпы, а не толпы в смысле народной соборности. Издали может показаться, что именно он-то и творит историю. А на самом деле она, эта история,  творится без крика и шума в душах тех сотен тысяч живых, искренно чувствующих и искренно думающих людей, которые прячутся в молчаливой пока провинции».