Мокрая слобода
По результатам этой второй по счету проверки он пишет на имя губернатора очередной рапорт, в котором прямо указывает на то, что в этом деле явно высвечивается вина (или по меньшей мере неисполнительность) временно исполняющего обязанности казанского полицмейстера полковника Василия Марасанова. Копию этого отчета вкупе с соответствующей резолюцией казанский губернатор передал самому Марасанову, на что последний разразился настолько отчаянным рапортом (в котором начисто опровергал по существу неоспоримые факты, дважды установленные комиссией Петра Янишевского), что даже сегодня, спустя почти полтораста лет, совершенно очевидно, что у «…Его Высокопревосходительства» было, что называется, «рыльце в пушку».
Так, по его мнению, никаких особых нарушений, оказывается, не было, а содержатели борделей, ростовщики и скупщики краденого, имена которых Петр Эрастович приводит в своих предыдущих донесениях, в описании врио полицмейстера представляются едва ли не ангелами во плоти:
«…Казань, 24 сентября 1893 года № 1978. Рапорт полицмейстера губернатору Казанской губернии о притонах разврата в Мокрой слободе.
Имею честь донести Вашему Превосходительству, что по проверке приставом 2-й части изложенных в предписании замеченных чиновником особых поручений П.Э. Янишевским в Мокрой улице нарушений оказалось следующее:
1) в дешевой столовой, находящейся в доме мещанки Казановской, отпуска пищи под залог вещей не производится;
2) проживающий в верхнем этаже того же дома татарин Рахматуллин занимается не ростовщичеством, а покупкой и продажей старого платья, для чего имеет на Толкучем рынке лавку и при своей квартире — мастерскую для переделки и починки купленного платья;
3) чтобы в ренсковом погребе Семенова торговля производилась во всякое время дня и ночи и даже не прекращалась в праздничные дни во время богослужения — чинами полиции не замечалось;
4) что же касается притонов разврата в домах Казановской, Галиакберова и Шпакштейна, то дома Галиакберова в Мокрых улицах не было и нет, а в остальных занимали квартиры мелкие съемщики и от себя сдавали помещения проституткам-одиночкам.
Ныне же все такие квартиросодержатели в числе восьми человек привлечены к ответственности по статье 44 Установления о наказаниях мировыми судьями и приговорены мировым судьей 2-го участка г. Казани к аресту от двух до трех недель. А проститутки, кроме оказавшихся больными, все удалены из квартир по Мокрым улицам. Но чтобы таковые совсем не появлялись в Мокрых улицах, как выражают желание прихожане Ильинской церкви, сделать не представляется возможным, потому что проститутки все-таки приходят из других улиц в Мокрые, где имеются дешевые столовые, трактиры, баня, и вблизи помещаются солдатские казармы.
Говоря откровенно, весь этот рапорт от начала до конца насквозь пропитан лицемерием — и это видно даже сегодня. Так, заурядного ростовщика и скупщика краденого Рахматуллина полицейский чиновник называет не иначе как «лавочником», а подпольный цех, в котором до неузнаваемости перешивались вещи обокраденных и ограбленных людей (случалось, снятые с трупов — со следами свежей крови), он довольно цинично именует «мастерской для переделки и починки купленного платья».
Что же касается утверждения В.С. Марасанова о том, что в столовой «отпуска пищи под залог вещей не производится», то и тут следует как минимум усомниться, поскольку «пообедать под залог» было давней «мокринской» практикой, шагнувшей и в советское время. Трогательная же фраза: «…Чтобы в ренсковом погребе Семенова торговля производилась во всякое время дня и ночи… этого полицией не замечалось» выглядит и вовсе смешно — если даже она и вправду «не замечалась», то это еще не значит, что ее не было. И насчет отсутствия на Первой Мокрой улице дома Галиакберова господин Марасанов слукавил: был такой домовладелец (содержавший на паях с Башариным татарский дом терпимости), но, видимо, в официальных документах это отражено не было.
Лишь в самом конце документа В.С. Марасанов не согрешил против истины (да и то, вероятно, только потому, что страшная правда была очевидна всем) — действительно, в тогдашних условиях радикально решить проблему проституции было невозможно — слишком уж много «интересантов» было вовлечено в это грязное дело. Так или иначе, но этим своим рапортом полковник Марасанов сильно подставил П.Э. Янишевского, честно исполнившего свой профессиональный долг. На донесении же полицейского чиновника губернатор начертал: «Сообразить с рапортом чиновника особых поручений П.Э. Янишевского», на что последнему не оставалось ничего другого, как только оправдываться. Защищал истину Петр Эрастович весьма эмоционально:
«…Казань, 29 октября 1893 года № 172. Рапорт чиновника особых поручений П.Э. Янишевского губернатору Казанской губернии о расследовании по жалобе прихожан Ильинской церкви в Казани на дома терпимости и притоны в Мокрой слободе.
…Считаю своим долгом доложить Вашему превосходительству, что, как мне стало известно, и.д. казанского полицмейстера Марасанов в донесении своем Вашему превосходительству объяснил, что им был командирован для проверки сделанных мною замечаний в Мокрые улицы пристав 2-й части города Казани, который, будто бы, в донесении своем господину полицмейстеру представил картину найденного им при осмотре совершенно в другом виде, чем было найдено мною. Между тем, все оказавшееся при расследовании мною в Мокрых улицах и изложенное в вышеупомянутом рапорте моем от 26 августа с.г. за № 132 было усмотрено в присутствии того же пристава, который, сопровождая меня при осмотре названных улиц, видел всю эту картину безобразий и даже высказывал свое удивление. Причем имею честь представить при сем подлинные свидетельские показания, подтверждающие обстоятельства, изложенные в означенном мною донесении Вашему Превосходительству за № 132.
На этот рапорт губернатор наложил резолюцию, в которой угадывались уже нотки раздражения и гнева в адрес Марасанова, не справившегося с порученным ему делом, да еще и возводящего напраслину на других: «Истребовать объяснений от исполняющего делами полицмейстера!». Объяснения были истребованы, но, судя по дальнейшему ходу событий, губернатора они никоим образом не удовлетворили — нескольких полицейских чинов подвергли взысканиям, а самого полковника Марасанова обязали немедленно исполнить распоряжение властей.
В общем, очень похоже на то, что в тот раз 2-ю полицейскую часть прищемили весьма основательно — исполняя волю губернатора, чиновники забегали как тараканы: в считанные дни притоны в домах Башарина, Казановской и Шпакштейн были ликвидированы, более трех десятков человек привлечены к уголовной и административной ответственности, а в питейном заведении Семенова восстановлена своевременная продажа крепких напитков. Прихожане могли праздновать победу, которая досталась им так нелегко, но увы — ее вкус ощущался совсем недолго: спустя всего пару месяцев жрицы любви вернулись в свои старые угодья, снова начались пьяные мордобои и поножовщина, а в заведении Семенова, как и прежде, вновь круглые сутки торговали водкой…
Честно говоря, по первоначалу я не хотел приводить целиком всю вышеприведенную переписку (думая ограничиться всего несколькими цитатами), а потом все же решился — ведь в этих давно пожелтевших строчках клокочет и бьет ключом былая жизнь, кипят давние страсти, смысл и значение которых сегодня совершенно недоступны восприятию — а посему никто из нас, нынешних казанцев, не сможет рассказать о канувших в Лету временах лучше, нежели сами современники.
Последний день Ильинского храма
А нам остается только перевернуть последнюю страницу жизни старой церкви Ильи Пророка, так много пережившей на своем веку и исчезнувшей с лица земли как-то совсем «по-мокрински» незаметно и без излишнего шума — так, что даже памяти о ней не сохранилось, и сегодня едва ли кто из нынешнего поколения казанцев с точностью покажет вам ее былое местоположение.
А между тем поначалу все складывалось как будто благоприятно — в первые годы советской власти о храме и не вспоминали. Даже еще летом 1929 года богослужебная и административно-хозяйственная жизнь Ильинской церкви текла довольно-таки ровно. Но все резко изменилось после известного решения Казгорсовета от 1 февраля 1930 года, согласно которому церковь была признана ветхой и подлежала сносу. Но случился весьма необычный казус: в церковной сторожке на арендных условиях проживал протоиерей Ильинской церкви отец Сергий Покровский, и с закрытием храма он автоматически лишался жилплощади. Бюрократические проволочки, связанные с поиском жилья бывшему священнику, продлили существование церкви еще на один год. В декабре 1931 года храм все же снесли.
Алексей Клочков, Реальное время
