О раскосых глазах, потерях, находках, Наполеоне и профессиональных болезнях
ЧАСТЬ 2
О раскосых глазах, потерях, находках, Наполеоне и профессиональных болезнях
— Вы не закончили рассказ, как приглашали на передачу "Вокзал мечты" Владимира Орлова, чтобы развеять миф про Данилова.
— Владимир Викторович пришел на эфир с другом-альтистом Михаилом Гротом, с которого и писал героя романа. Высокий стройный мужчина с усиками и бородкой. В его внешности было что-то мистическое. Он играл в оркестре Большого театра. И тогда мне стало ясно, откуда в книге столько профессиональных нюансов. Я спросил: "Как вам пришла идея?" Орлов рассказал, что долго ничего не писал, был в творческом кризисе. А потом серьезно заболела его жена, Владимир Викторович отвез ее в больницу и, уходя, спросил: "Завтра навещу, что тебе принести?" Та ответила: "Первую страницу нового романа". Бедолага промучился до утра, ничего не шло в голову. Начал писать от фонаря, потом в мозгу промелькнула фамилия, в памяти всплыл приятель-альтист — и как-то все совпало. На следующий день жена говорит: "Замечательно. Жду продолжения". В общем, она все инициировала.
— Молодец.
— Мудрая женщина! Она поправилась, потом я познакомился с ней, несколько раз виделся. Вот история создания романа.
Когда запись той программы заканчивалась, Орлов вдруг сказал: "У меня для вас сюрприз". Оказалось, "Альтист Данилов" вышел 36-м переизданием. В том числе на японском языке. А поскольку в Японии много моих поклонников, местный издатель попросил разрешения поместить на обложке портрет… Башмета. Владимир Викторович дал согласие.Дарит мне книгу. Смотрю: вроде похож, только глаза чуть более раскосые. Так Данилов стал немножко японцем. Ну и я заодно… Потом история с романом немного поутихла, и вдруг спустя годы звонит мой друг Саша Чайковский и говорит: "Я написал оперу "Альтист Данилов" и посвятил тебе. Приходи на премьеру в Камерный театр Бориса Покровского". Конечно, я пришел, потом был еще раз пять или шесть, там по сюжету предполагался мой выход: у героя крадут альт, он в отчаянии, затем — луч света, появляюсь я и играю…
— А у вас, стучу по дереву, приключений с альтом никогда не бывало?
— Однажды произошел ужасный случай. Кофр, в котором вожу инструмент, иногда бывает очень тяжелым. Если гастроли длинные и программы разные, его попросту не поднять. Сам альт почти ничего не весит, он легкий — старое дерево, а вот ноты, струны, документы точно тянут кило на десять, если не больше.
И вот эту тяжесть надо тащить на плече или в руках. Если еду с оркестром, часто мне помогают. В тот раз мы репетировали в Париже с Витей Третьяковым. Инструмент нес мой французский менеджер Ролло Ковак, тоже бывший музыкант, скрипач, педагог. Он до сих пор регулярно приезжает на мастер-классы в наши образовательные центры, которые работают уже в 13 российских регионах, еще в семи проходят ежегодные музыкальные академии. Но это так, лирическое отступление, тема для отдельного разговора…Возвращаемся в Париж. День выдался тяжелый, мы не обедали, к вечеру сильно проголодались, сели в такси и поехали в ресторан.
В заведении оказалось полно народу. Я подумал: надо так поставить альт, чтобы люди не спотыкались об него. Говорю: "Ролло, где инструмент?" И вдруг у него задрожала губа: Ковак понял, что забыл кофр в такси. Мы выскочили из ресторана, а площадь большая, улицы расходятся лучами. Все побежали в разные стороны, даже Витя Третьяков, очень трогательный, чуткий человек. Надеялись, вдруг таксист не уехал или остановился на светофоре. Прошло-то секунд 20, максимум — полминуты. Естественно, никого не обнаружили, машины и след простыл. И номер никто не запомнил.
Вернулись в ресторан. Это была жуткая трагедия. Катастрофа! Мы напились с горя, я буквально рыдал. Созвонился с коллегами-французами, попросил альт на завтрашний концерт. Связался со своим учеником Ромой Балашовым. Он был в Москве. Спросил: "Французская виза есть?" Роман ответил утвердительно. Говорю: "Срочно вылетай сюда с альтом".
Я не мог смириться с потерей. Все допытывался у Ковака: может, есть единая диспетчерская служба, чтобы оповестить водителей? Он объяснял: "Ты не представляешь, сколько здесь компаний такси. В Париже — более полутора тысяч, ничего централизованного нет". В общем, никаких надежд. Через два с половиной часа Рома был готов вылететь с альтом из Москвы.
И вдруг официант подошел к Ролло и что-то тихонько шепнул на ухо. Тот даже подпрыгнул, закричал: "Юра, у тебя есть 50 франков?" Я дал, Ковак выбежал на улицу и вернулся с… альтом. Оказывается, таксист, пожилой француз, высаживая очередного пассажира, увидел в багажнике странную сумку. Стал вспоминать, кто мог забыть. Сообразил, что, наверное, те люди, которые говорили про оперу и симфонию. Ясное дело, он не знал русского языка, но слова-то международные. Когда смена закончилась, таксист привез кофр в ресторан, у которого нас высадил. Справедливо рассудил, что мы вряд ли быстро уйдем… А 50 франков — скромный гонорар за поездку после работы. Да я в десять раз больше заплатил бы! Так альт вернулся ко мне волшебным образом.
Но это второе чудо. А в первый раз я сам забыл инструмент на крыше "Запорожца". Выложил на секунду, отвлекся, сел за руль и поехал. Кофр остался наверху и полетел по дороге, как ракета…Это сейчас футляр крепкий, а в те времена был картонный…
Меня снимали для моего первого буклета "Союзконцерта". Фотограф жил на Ленинском проспекте. Я подъехал к нему, а он говорит: "У нас дача неподалеку, там березки, красиво… Давай на природе сделаем фото. Раз ты на машине, сразу мою жену захватим. И мешок картошки. Не против?"
— Профессионал!
— Я робко ответил, что не возражаю. Но жена у фотографа оказалась очень крупной дамой. Прямо-таки невероятных размеров! Чтобы усадить и погрузить эту пару, пришлось снять правое переднее сиденье, где всегда лежал мой инструмент. Я положил альт на крышу, все уселись, и я тронулся.
Выезжаю из арки дома, а прохожие как-то странно смотрят. Думаю: ну и ладно. Выруливаю по маленькой дорожке на Ленинский проспект, начинаю разгоняться, вижу милиционера, который, глядя в мою сторону, совершает вращательные движения руками. Только потом я сообразил, что он пытался показать, что у меня на крыше футляр
А в тот момент я не понял его жестов и надавил на газ, поскольку правил не нарушал. Помню точно: скорость уже была под 80 километров. И вдруг сзади такие глухие звуки: ту-ду-пум-пум. Жена фотографа говорит: "По-моему, что-то упало". Я по тупости смотрю на приборы — а их в "Запорожце" ровно три — вроде бы все в норме: бензин есть, масло не ушло.
Потом оборачиваюсь, еще продолжая движение, и с ужасом вижу, как по асфальту несется мой футляр, взбивая столб пыли…
А вдалеке открывается светофор, и лавина машин трогается с места. Я моментально даю задний ход, прямо на скорости, и еду, виляя корпусом. Конечно, не успеваю, встречный поток несется быстрее. Понимаю, что через несколько мгновений мой альт буквально размажут по асфальту, но поделать ничего не могу.
По тротуару шла парочка. Парень оценил ситуацию, выскочил на проезжую часть, схватил мой успевший остановиться футляр и отшвырнул его на тротуар. Совсем небрежно, прямо так, с высоты. Он же не знал, что внутри. Какая-то вещь упала, вот и отбросил. Потом подошел к своей девушке, и они отправились дальше.
А я осторожно, не дыша, подобрал кофр. На улице открыть не смог, руки тряслись от ужаса… Думал, вдруг внутри — сплошная каша, все вдребезги? После такого-то жуткого полета.Но инструмент не пострадал, даже не расстроился. Ничего! Ни трещины никакой, ни царапинки. Должен сказать, после этого альт даже свежее зазвучал.
— От пережитого стресса.
— Вы смеетесь, а все серьезно. Ведь футляр был простой, мягкий, из картонки. Может, это и спасло.
— Правда, что инструмент достался вам за 1500 рублей?
— Да, цена половины "Запорожца" в то время. Даже чуть меньше. "Ушастый" ЗАЗ-968 стоил 3600.
— Это первая ваша машина?
— Взял, на что денег хватило. Потом решил купить "Жигули" экспортного выпуска, почти месяц колесил по Германии, собирал нужную сумму, вернулся домой, а мне говорят: "Может, хочешь "Волгу"?" Оказывается, заработанного хватало.
Вот мы и рассекали: Алекс Слободяник — на семиметровом "Форде", Вова Спиваков — на лаконичном, элегантном, цвета металлик "Шевроле", а я, значит, на "Волге". Правда, недолго. Одолжил денег и купил в Париже Buick Style Light Limited. Шикарный автомобиль! Долги быстро раздал, а машина осталась. В ней была масса всяких прибамбасов — автоматически выезжали ремни безопасности, опускались стекла, подогревались сиденья и зеркала...По тем временам — крутизна невероятная!
— Вы рано стали хорошо зарабатывать?
— Не сразу. Скажем, на первый альт занимал у папы и деда. Мне не хватало почти двух третей суммы. В Москву я приехал с деньгами, накопленными игрой на гитаре во Львове. Мы с ребятами часто халтурили. Выпускные вечера, свадьбы, дни рождения...
В городе нас знали, предложений поступало очень много. Пели в основном на английском, но могли и на русском, и на украинском, если просили. И сейчас мову не забыл, уже на второй день буду говорить с правильным акцентом.
— Как-то вы вспоминали, что дед ваш знал семь языков.
— Повторял слова мамы. Я ведь никогда деда не видел, он классическим образом исчез в 1937 году. Задолго до моего рождения. Лишь фото осталось. Внешне походил на Свердлова. По крайней мере, я так запомнил.Но деньги на покупку альта мне занимал другой дед, с папиной стороны.
Инструмент нашел профессор Борисовский, заведующий кафедрой Московской консерватории. Вадим Васильевич переложил массу произведений для альта и сам играл на фантастически звучавшем Гаспаро да Сало. А мне он отыскал Паоло Тесторе.
Борисовский постоянно повторял: "Тебе нужен хороший инструмент". До меня альтом владел какой-то одессит, вынужденный перед эмиграцией распродавать ценности. Из страны ничего не разрешалось везти — ни золото, ни украшения, ни антиквариат.
Помню, в конце 1971 года вернулся в общежитие на Малой Грузинской, где тогда жил, а дежурная передает записку: "Срочно позвоните Борисовскому В.В." Вадим Васильевич был краток: "Приезжай, твой итальяшка тебя ждет".
— Сколько сейчас стоит ваш Тесторе?
— Мой приятель, знаменитый скрипач Шломо Минц, в ответ на такой же вопрос о своем инструменте сказал: "Знаешь, вот кто-нибудь купит, и мы узнаем его цену".
Прекрасный парижский мастер Этьен Ватло, к сожалению, умерший в 2013-м, обожал моего Тесторе. И меня любил, хорошо относился. В мастерской у Этьена висели портреты музыкантов с инструментами, среди них — мое фото. Он говорил: "Альт у тебя шикарный! Может, не самый совершенный, и ты, может, не самый совершенный, но марьяж, когда вы вместе — это вершина. Никогда не меняй инструмент".
— А желание было?
— Предпринимал попытки.Как-то сыграл на Страдивари Паганини, на Тесторе Моцарта в Зальцбурге, но мой альт потом шипит, обижается. Правда, злится недолго. Быстро прощает, буквально через минуту. Однако сначала идет какой-то шорох, нечистый звук.
— Мистика?
— Если говорить научным языком, скорее перестройка. Играешь на чужом инструменте, потом берешь свой, и рука в первую секунду ложится чуть иначе. Физиология! Хотя я думаю, что альт все-таки обижается. У меня ведь одно время был футляр на два инструмента, где лежала и скрипка Страдивари из Госколлекции, принадлежавшая Александру I. Я выступал с программами, где требовались оба инструмента. Поэтому и кофр возил такой. После скрипки брал альт, а он как зашипит! Вот и подлаживался, гладил, успокаивал…
— Кто посоветовал вам использовать внешнее сходство с Паганини и ронять прядь на лицо?
— Да не было у меня цели вызвать у кого-то подобные ассоциации. Уже говорил, что в молодости любил Beatles и приехал из Львова с патлами до плеч. Так и ходил по Москве, хотя близкие люди советовали подстричься. Потом Святослав Рихтер сказал: "Не люблю длинноволосых мужчин, но вам, Юра, идет. Только сильнее отращивать не надо". И я успокоился, мне уже по фигу было, что остальные думают и говорят.
— Правда, что Святослав Теофилович называл вас Наполеоном?
— Было и такое. И тигром, и зверем. Зависело от конкретной ситуации. Но я спокойно реагировал на это. И на сравнение с Паганини не напрашивался. Кто-то в прессе написал, ну и пошло…
А вы знаете, что Бетховен, сочиняя Третью симфонию, посвятил ее великому современнику-реформатору из Франции, но не успел дописать, как тот объявил себя императором. И автор, зачеркнув посвящение, назвал симфонию Героической. Слушателям, в общем-то, все равно, музыка ведь гениальная. А о величии Бетховена и Наполеона пусть спорят историки, выясняют, кто круче.
Кстати, во Львове в музее хранятся орден и деньги, введенные Наполеоном. Не французские, а именно общеевропейские. Денежную единицу он назвал евро. Император хотел объединить Европу, правда, таким вот способом — завоеванием…
— Раз уж речь зашла про музеи… Знаю, даете концерты, когда "Солисты Москвы", весь ваш оркестр, играет на Страдивари, Амати и Гварнери.
— Да, в таких случаях специально берем скрипки и альты из Госколлекции уникальных музыкальных инструментов. Иногда даже ездим с ними на гастроли. Конечно, в сопровождении охраны с оружием и правом на его применение.
Нам выделяют специальный вагон, обычно — первый либо последний в составе, а в тамбурах стоят люди с пистолетами. Как иначе? Таким богатством надо дорожить
Когда рассыпался СССР, коллекция потеряла несколько Страдивари. Три бывшие союзные республики (не хочу их называть) нагло заявили: мол, это же принадлежало не России, а Советскому Союзу, почему мы должны возвращать в Москву?
— А кто-то прихватил инструменты с собой в эмиграцию.
— Ужасно! Вывозил черт знает кто! Не только скрипки, но и другие ценности, произведения искусства — от живописных полотен до яиц Фаберже. Когда Михаил Швыдкой был министром, именно он инициировал возврат трофейных картин в Германию, однако вот что интересно: при нем в Россию вернулось много музыкальных инструментов.
— Из коллекции вам их выдают под расписку?
— Разумеется. Никто с раритетами по Москве не гуляет, репетиции проходят в здании Госколлекции. Ведь нужно время, хотя бы дня три-четыре, чтобы привыкнуть. Потом концерт, и сразу — обратно. Уникальные инструменты не ночуют в квартирах музыкантов, их не таскают лишний раз по улицам.
В советское время было как? Когда молодые талантливые исполнители готовились, допустим, к конкурсу Чайковского, им выдавали инструменты и поселяли на Хорошевском шоссе в доме отдыха. И Витя Третьяков там жил, и Вова Спиваков. Приезжали педагоги, занимались, репетировали. Так работала система.
У инструментов из Госколлекции уникальные судьбы. Как-то играл на скрипке, привезенной из Германии после войны. Ее история такая: в мае 1945-го, уже после Победы, встретились в Берлине два офицера — русский и американский. Как водится, крепко выпили. В процессе общения выяснилось, что у советского майора дедушка — скрипач, а у его визави бабушка — художница. И решили победители обменяться взятыми у поверженных немцев трофеями. Наш отдал прихваченную из Дрезденской галереи картину, а американец — старую скрипку, вроде ценную на вид.
Каждый уехал к себе домой. Про картину не знаю, может, это был Боттичелли, но скрипка оказалась Страдивари. Наш сознательный офицер ее отдал не дедушке, а честно принес в Госколлекцию. В результате на ней десять лет играл Давид Федорович Ойстрах. И сделал феноменальные записи. Потом она попала в руки ко мне. Фантастический инструмент! Исполнял на нем вторую часть двойного концерта Баха.
Это лишь одна история, есть много других. Например, как в блокадном Ленинграде скрипку Страдивари обменяли на буханку хлеба…
Есть и Страдивари князя Юсупова. Убегая от революции, тот почему-то оставил скрипку, которую очень любил. Хотя вывез что мог. Никто долго не знал об инструменте, а во время реставрации дворца обнаружили замурованную тайную дверь, открыли и увидели пустую комнату, где на столе в футляре лежала скрипка. Это один из лучших экземпляров Страдивари в мире. У великого мастера тоже были более удачные инструменты и менее удачные. Хотя он не опускал бренд ниже определенного уровня…
Коллекция создавалась по распоряжению наркома Луначарского. Ей в ноябре исполняется 100 лет.
— Сколько максимально дней вы не брали инструмент в руки?
— Летом прошлого года недели полторы не прикасался к альту. Запер его в сейфе. Впервые в жизни взял такую длинную паузу и поехал подлечиться. И все равно рука каждое утро тянулась к кофру. Когда не обнаруживал там альт, бросало в пот, несколько секунд думал, что опять потерял.
Обычно все зависит от насыщенности программы. Если играем премьеры, постоянно надо заниматься. В турне у нас обычно много концертов, значит, каждый день выхожу на сцену.
Да, отдых нужен, хотя и длительные перерывы вредны для здоровья: нарушается кровообращение, мышечная деятельность.
— У скрипачей и альтистов наверняка есть профессиональные болезни?
— Первая проблема — искривление позвоночника. Левое плечо постоянно вздернуто, голова повернута в ту сторону, четвертый, пятый шейный позвонки перекручены. Плюс — поднятая рука, отток крови и, как следствие, онемение… А еще в левое ухо бьет бешено громкий звук. Иные мои коллеги слух со временем теряют
Конечно, есть легендарные старики, с некоторыми я даже успел поиграть. Но у многих скрипачей возраст сказывается. У Айзека Стерна с годами стали не те мышцы. И у Менухина были проблемы. Вот кто играл лучше и лучше, так это Ойстрах. Правда, он не так уж долго и прожил — 66 лет…
У пианистов другие болячки: они постоянно сидят. У дирижеров слабое место — ноги. Я уже года два репетирую только со стулом — трудно подолгу стоять.
— Вы, кстати, поставили бутылку Валерию Гергиеву, благодаря которому в 1985 году начали дирижировать?
— Мы столько раз ставили друг другу, что уже не знаю, чья очередь... Действительно, я долго ненавидел дирижеров как класс. Часто они не знали партитуру аккомпанемента. А я же был солистом. Скажем, после того как раз 200 сыграл концерт Бартока, прекрасно представлял: вот сейчас вступит гобой, потом моя очередь… Дирижеры не следили за этим. Их больше волновал оркестр, из-за солиста они особо не заморачивались. Мол, и так саккомпанируем. Было второстепенное отношение. Но о Валере этого сказать не могу. Если есть время, он работает очень скрупулезно, нотка в нотку. Хотя у Гергиева огромный объем деятельности, даже не завод, а целый, не знаю, как назвать… концерн.
