Славянск. О чем не расскажут большие СМИ (часть 2)

Июнь

Как говорится, то, что было в мае – это цветочки…

- Доченька, у нас воды нет. Я к Соловке сбегала – две полуторки купила. Да больше не дают! А я еще вчера в бочку навоз кинула. Кто знал-то? Стояла чистая – нет ведь, мне приспичило удобрения внести. Так бы 300 литров водички было.

 

- Я что подумала - ладно нам: мы в огород выскочили, и свои дела сделали. А в квартирах кто живет, им каково сейчас? И никто ведь не знает, когда включат. Так и до эпидемии недалеко.

- Вечером после девяти на улицу выходить нельзя – комендантский час. Стреляют не глядя – женщина ли идет, мужчина ли. Я в окно гляжу – у соседей все дома темные стоят. Видно, все уехали. Только у Муслима напротив свет горит.

 

- На лесозаготовке ночью стрельба была. Мужиков там убило. А по дороге БТР что ли ехали или танки – я так и не поняла. И по ночам по-другому стрелять стали. Сегодня как бахнет – и стекла и стены задрожали,  у меня сердце остановилось. Не знаю, из чего так стреляли.

- Какие-то листочки на поле сегодня раскидывали. Листовки, наверно. Как фашисты в свое время сбрасывали, мол, русские, сдавайтесь, так и эти, наверное.

 

С каждым днем тревога в голосе мамы нарастала. Она по-прежнему шутила, но чувствовалось, что ей там страшно. 

- Я что думаю-то: бабахают, бабахают, а если в дом попадут? Я ж потом из подвала не выберусь. Но я не боюсь – и ты там не бойся.

 

 - Сегодня ночью к окну подошла – вижу: как будто зарница летит и кааааак жахнет рядом с домом. У меня на кухне так стекла и повылетали. Утром осколки выметаю, а среди них – железки какие-то. Видно, от снаряда. А основной удар на соседский сарай пришелся. У них еще от взрыва угол дома обвалился и теленка убило. Слава богу, самих не покалечило.

Следующую новость преподнесла ей я. В Интернете прочитала, что во время артобстрела 8 июня были уничтожены четыре высоковольтные линии электропередач. Я тут же набрала маму, чтобы узнать, отключили ли у нее свет.

- Да ты там больше меня знаешь, - пошутила она и щелкнула выключателем. – О, точно, нет света. Давай, доченька, до свидания. Ты не звони мне. Я сама тебя набирать буду – а то у нас стрелять часто стали.

 

Тогда мы еще не знали, что следующий наш разговор с ней состоится лишь спустя долгих 11 дней.

На следующий день я видела ее пропущенный вызов, но ответить не могла. Как только освободилась, набрала ее номер, но телефон был недоступен. Зато мне позвонила двоюродная сестра с Якутии.

- Ты почему трубку не берешь, когда тебе мать звонит, - начала она меня отчитывать. – Она как будто прощаться звонила. Говорит: «Молитесь все за меня. Тут бомбят. Идут жесточайшие бои». Сказала, что спускается в подвал и будет пока там. А телефон она выключила – зарядку бережет. Говорит, как свет дадут – сразу вам позвонит.

Но свет не дали ни на следующий день, ни через день, ни через два, и звонка от мамы все не было. Ополченцы сбили над «Молочаром» вертолет, и другая  сторона начала ожесточенный обстрел района, где жила мама. От картинок, что показывало ТВ – буквально стертой с лица земли Семеновки, разрушенных домов в центре города, разбитых больниц  болело сердце.

Через неделю я написала сестренке в Киев, чтобы та через своих знакомых узнала о самочувствии мамы. Сестренка пообещала, что к маме в субботу зайдут ее друзья – они поедут туда забирать своих родителей. Договорились, что они возьмут ее телефон, зарядят от аккумулятора машины, и в воскресенье с утра я смогу маме позвонить. Суббота и утро воскресенья тянулись для меня бесконечно. И как же я обрадовалась, когда на экране телефона увидела входящий звонок от мамы.

- Мамочка, здравствуй! – крикнула я радостно.

- Здравствуйте. Это не мама.

…Так страшно, как стало в тот момент, мне не было ни разу в жизни.

– Это соседка Наташа.  Вы с Александрой Васильевной говорить будете?

Я, еще не до конца осознавая, что происходит, отвечаю:

- Да, конечно, - умом понимая лишь одно: мама жива. Слышу голос Наташи, которая обращается к кому-то с интонацией, какой разговаривают с больными или детьми.

- Александра Васильевна, давайте выходите из дома. Это ваша дочка звонит. Хочет поговорить с вами. Выходите-выходите.

Тишина. Потом - шаги и осипший, но родной голос мамы:

 - Доооооооочааааааааа, ме-ня ког-да ос-во-бо-дят??  И заплакала.

Я готова была завыть в голос, но вместо этого бодро заявила:

- Перестань плакать, я за тобой еду.

- Се-год-ня за- бе-решь?

- Сегодня не успею. Поезд ведь долго едет.

Тут мама снова заплакала, вспомнив, что вся одежда у нее грязная, так как две недели нет воды. А туфли она оставила на огороде во время дождя. А теперь боится за ними идти.

- Бог с ними. Я тебе новые куплю, - успокоила я ее. Договорившись, что завтра позвоню,  записав номер Наташи, дала отбой. Чуть позже набрала ее. Выяснилось, что все это время, пока шла усиленная бомбардировка, мама сидела в подвале. Без света, без воды, без связи. Опасаясь выйти на улицу. Совершенно одна.

- Тут и молодые здоровые не выдерживают, - сказала Наташа, - а она все-таки старенькая у вас. Видимо, очень испугалась. К ней сосед пытался зайти – воды ей принес, колбасу, хлеб. Она ему дверь не открыла.  Может, подумала, мародеры какие. Он пакет на крыльце оставил, сам ушел. Смотрит, она из двери руку высунула, хлеб взяла, а все остальное оставила. Боится, что ее отравить хотят. Даже меня не сразу признала вчера – кое-как я уговорила ее телефон отдать. А сегодня она на улицу вышла, только когда ваше имя услышала. Вам бы ее увезти отсюда. Только приезжайте сами, а то она с чужими не поедет – испугается. Так что приезжайте,  если сможете.

-  Конечно, смогу.  

Дорога домой

Разговор был в понедельник, а во вторник ранним утром я была в Москве и торопливо шла по пустому перрону Курского вокзала вдоль поезда «Москва - Симферополь», чувствуя, что что-то не так. Лишь зайдя в пустой вагон, поняла, наконец, что: один из самых популярных среди россиян направления – поезд в Крым – был пустой! За день до отправления мне продали место на нижнюю полку. И это на поезд, билеты на который прошлым летом заканчивались в день открытия продаж.

В моем вагоне нас было четверо: я, пара в соседнем купе и проводница. Кстати, она, проверяя мои билеты при посадке, как-то робко спросила: «А у вас только российский паспорт?». Услышав в ответ, что есть и загранпаспорт,  улыбнулась и одобрительно кивнула: мол, тогда все хорошо.

Чуть передохнув, начала продумывать варианты действий. Позвонила Наташе, попросив ее предупредить маму, что еду. Позвонила дядьке с просьбой помочь. Он предложил мне переночевать в Харькове, а утром выезжать в Изюм.

- Из-за непрекращающихся боевых действий людей могут вывезти только в город Изюм. И то въезд-выезд в город открыт только с девяти утра до трех часов дня. Сегодня ты точно не успеешь заехать. Да и вряд ли найдется человек, кто б по сумеркам по полям машину гнал навстречу смерти. Ночуй в Харькове, а утром выезжай до Изюма. По другому никак, - обрисовал ситуацию мой дядя. Но соглашаться с таким раскладом я совершенно не хотела! Я приеду в Харьков в шесть вечера и должна буду ждать еще почти сутки, чтобы добраться до мамы. Ладно, я в ожидании – но каково там ей!

Решила во что бы то ни стало найти того, кто мне поможет ее оттуда вывезти. В той же группе ВК нашла телефоны ребят, кто вывозит беженцев из Славянска. И начала обзвон.

- Нет, я сегодня уже не выезжаю, - заявил мне в трубку один. К тому времени на часах было около двух.

- Сегодня я уехал, могу завтра бабушку забрать, - ответил второй.

- У нее российский паспорт? Нет, не поеду, - резко ответил третий.

- До Изюма довезу, а там вы ее забирайте – мне еще домой успеть нужно до темноты, - вариант четвертого моего собеседника меня устроил бы при условии, находись я в Изюме. Но до него мне вечером из Харькова не доехать.

- Такси. Слушаю вас, - я почти безнадежно стала рассказывать, что нужно забрать маму из Славянска и довезти до Харькова. И самое главное – сделать это нужно сегодня.

- Хорошо. Говорите адрес бабушки. Только у нас межгород 8 гривен за километр стоит. Где-то 1700 гривен до Харькова будет стоить.

Не важно – лишь бы забрать ее оттуда скорее.

Мне дали номер водителя, назвали имя – Виталий, но предупредила, что телефон может иногда не ловить: в Славянске блокируют сигналы сотовой связи.

Стала звонить Виталию, чтобы предупредить его о том, что мама к нему просто так не сядет. Поэтому, когда он подъедет к ее дому, он должен мне позвонить. А я ей уже объясню, что доверять этому человеку можно и сесть к нему в машину безопасно.

Но, как и предупреждала меня диспетчер, телефон Виталия был недоступен. Я снова позвонила в такси, и девушка посоветовала мне набрать номер Виталия местной сотовой связи. И он мне ответил.

- Наконец-то вы позвонили. Я уже на месте. Говорю ей: «Бабушка. Поехали!», а она отказывается. Поговорите с ней.

- Мама, это я! - почти кричу в трубку. – Ты меня слышишь?! Водителя зовут Виталий. Он тебя довезет до Харькова, а я тебя там встречу и мы поедем в Казань. Ничего не бойся. Бери, что тебе нужно и не забудь документы. Поняла?

- Поняла, - мама сказала мне лишь одно слово, но и по нему мне стало ясно, как она меня ждала.

Виталий пообещал дорогой при первой возможности ее накормить и время от времени звонить и говорить, где они и что с ними.

Наконец, я стала успокаиваться и обратила внимание на время. На все переговоры ушло три часа. Так что через полчаса мы въезжали уже на территорию Украины. Ко мне в купе зашла проводница. Села. И, как будто собираясь с мыслями, тихим голосом стала говорить:

- Вы меня, конечно, извините. Я слышала - вы за мамой едете в Славянск. Хочу вас предупредить: вы украинским пограничникам не говорите, куда вы. Для них же слова «Славянск», «Краматорск», как для быка красная тряпка.

Она помолчала, выдохнула  и продолжила:

- Вы думаете, мы почему пустые едем? Вон распечатку принесли: в Москве в поезд всего 52 человека сели. Не едут люди в Крым поездом, опасаются. Правильно, конечно. Погранцы придираются по делу и без дела. Совсем озверели. Если украинцы въезжают – на них даже не смотрят. А уж если российский паспорт – все, могут и с поезда снять. Найдут, почему. А то и без объяснения причин.

- Ну, им-то какая разница? Люди ведь не воевать едут, а на море отдыхать.

- Ага. А вы докажите это. Даже если мужчина с семьей будет, все равно ссадят с поезда. Да и к женщинам одиноким цепляются – в каждой снайпера видят.

В предвзятости украинским пограничников я убедилась в ближайшее время. Но тогда, честно, не поверила предостережениям проводницы.

- И я, и пара в Харькове сойдут, вы что же – дальше пустые поедете?

- Да что вы! Сейчас в Харькове как раз-таки под завязку набьемся – беженцы в Крым едут. Все билеты раскуплены. Жалко-то их как: с детишками ведь, у некоторых лишь сумочка с документами в руках, дом, хозяйство побросав, бегут. 

И она, вздохнув, пошла в свое купе. А в вагон уже входили российские пограничники. Мельком глянули мой паспорт, откозырнули и пошли дальше. За ними прошли российские таможенники. Эти так вообще мимо меня прошли, даже не взглянув.  

Через полчаса в вагоне показались украинские пограничники.  Я услышала, как они уточнили у проводницы, сколько пассажиров в вагоне, куда едут и какое гражданство. Ко мне подошла женщина.

Как автор статьи, я специально не стала анализировать этот наш диалог, предоставив это право вам.

- Ваш паспорт, пожалуйста, - вежливо начала она.

Я подала.

- Цель визита.

- Частный визит.

- Конкретнее.

- Я еду забирать маму.

- Где живет ваша мама?

Тут я вспомнила наказ проводницы. Но, опасаясь, что проверяющая хорошо знает Харьков, назвала первый пришедший мне на ум город.

- В Изюме.

- На какой улице?

- Ленина. – "Уж такая улица есть в любом городе бывшего Советского Союза", - подумала я.

- Есть ли у вас документ, подтверждающий факт ее пребывания там?

- Нет.

- То есть вы не можете доказать, что ваша мама живет в Изюме?

- К сожалению, нет, - я начала паниковать.

- Может быть. У вас есть ксерокопия ее паспорта с пропиской?

- Нет.

- Кто-то может подтвердить этот факт?

- Нет. У нее нет городского телефона, а телефона соседей я не знаю.

- Почему вы едете за ней?

- Потому что она старая больная женщина.

- У вас есть справка о состоянии ее здоровья?

- Нет. Но ей 74 года (от волнения я прибавила маме два года) и у нее высокое давление.

- Почему вы едете за ней только сейчас?

- Потому что у нее случился гипертонический криз, а так как я сейчас в отпуске, сразу же выехала за ней.

- Почему вы не забрали ее раньше?

- Не было такой необходимости.

- Где вы живете?

- В Казани.

- Ваше место работы.

- Казанский федеральный университет.

- Кем?

- Преподавателем, - солгала я. Почему-то не показалось, что, моя должность - "журналист, редактор" – вряд ли понравилась сотруднице пограничного контроля.

- Вы едете сегодня в Изюм?

- Нет. Я договорилась с таксистом, и маму уже везут в Харьков. Постараемся сегодня же вечером выехать обратно.

- У вас есть билеты?

- Нет. Я не смогла бы купить без маминого паспорта. Но я знаю, что на Казань поезд отправляется в 21:30. Мы на него успеваем.

- То есть вы планируете уже вечером выехать с территории Украины?

- Да.

И она наконец-то сделала мне отметку в загранпаспорте.

 

… Часа через полтора я вышла на перрон Харькова. Виталий позвонил и сказал, что они подъедут через час. Так что у меня неожиданно появилось свободное время.

Я вспомнила, что на привокзальной площади находятся потрясающий красоты поющие фонтаны, и отправилась туда. Площадь оказалась усеянной людьми в военной форме, в  камуфляже, с оружием и без. Ни у кого, насколько смогла заметить, не было никаких опознавательных знаков, по которым можно было бы определить род войск и звание, только нашивки с группой крови. Я как-то не решилась их сфотографировать. Как не сфотографировала и Управление Южных железных дорог. У его парадного входа, как будто ряженого на масленицу, справа, слева и даже сверху развевались украинские флаги. Они словно кричали: "Смотрите – тут Украина! И тут она! И снова она!" Дополнял картину и рекламный щит, расположенный около Макдональдса: "Харьков – это Украина! Родину не продают!".

Зашла в Сбербанк обменять рубли на гривны. Приятной внешности молодой человек встал навстречу из-за стола со словами: "Здравствуйте. Чим я можу вам допомогти?". Харьков, как и большинство юго-восточных городов Украины, всегда говорил на  малорусском наречии. Но этим летом в банке, в магазине, куда я зашла купить продукты в дорогу, в аптеке, в кассах вокзала – отовсюду звучала украинская речь. Когда я обратилась к продавщице магазина по-русски, стоящие в кассу покупатели обернулись и посмотрели на меня, как на диковину.

Я уже и не рада была этому нежданному свободному времени. Хотелось побыстрее сесть в поезд и поехать домой. Наконец, к воротам стоянки на привокзальной площади подъехала  машина с указанным мне номером. Пока я бежала к ней, дверь автомобиля открылась, и оттуда вылезла женщина в светлой куртке.

- Мама! – я подбежала к ней и обняла. Она прижалась ко мне и, плача, стала повторять: "Доча, за что они меня из дома выгнали? За что?". Я гладила ее по голове, что-то говорила, а в голове быстро меняла план действий. Первым делом, решила я, надо найти душ, чтобы помыть и переодеть ее. В замызганных брюках, в куртке с пятнами то ли красного кирпича, то ли крови, грязной головой, не застёгнутых, растоптанных зимних ботинках она совсем была не похожа на ту мою маму, которую я всегда знала, на ту аккуратистку, которая и в свои 70 лет наглаживала на брюках стрелочки.

- Ну, все-все, не плачь. Я с тобой, - утешала я ее, как ребенка.

Водитель вышел, кивнул мне головой, открыл багажник и стал доставить чемодан. Я оставила маму и подошла к нему.

- Всю дорогу молодцом держалась, - вполголоса сказал он. – А тут видно терпение закончилось.

- Как добрались-то? Как у вас там? 

Виталий пожал плечами:

- Да жить-то надо. Сейчас вот денег заработаю –  свою семью в Крым отправлю к родственникам. А без денег как отправишь – никак.

- Семеновку всю разрушили, Славянск разбомблен. Неужели восстановят все?

- Сейчас важнее, чтобы не восстанавливать начали, а чтобы бомбить перестали. А бабуля у вас молодец, - резко сменил он тему. – Сильная. В кафе покушать зашли. Она первым делом воды спросила. А я сам-то и не додумался ей предложить. И она в машине сидела, молчала, сама не спрашивала.

Когда позже я рассказала об этом разговоре маме, она ответила:

 - А как я у него спрошу. Он бы, конечно, дал мне. А вдруг она у него последняя была.

Виталий поднапрягся и вытянул из багажника чемодан. В нем брякнуло стекло.

- Мама, ты что - посуду везешь?

- Сервиз, иконы и несколько книг. Вот и все, что я нажила за всю свою жизнь, – она опять заплакала. – Я ведь даже дубленку не взяла – я в ней подвале сидела, и она сыростью вся пропахла. Не хочу к детям плохую энергетику везти. Такое лучше не видеть и не знать.

- Бабушка, да у вас вся жизнь еще впереди. Купите себе и новую дубленку, и  туфли. Еще и замуж выскочите, - пошутил Виталий. Он помог донести мне чемодан до ступенек вокзала. Я отдала Виталию деньги, еще раз поблагодарила и пожелала спокойной дороги домой. И он уехал.

Медленной тяжелой походкой к ступенькам подошла мама.

- Погоди. Давай тут посидим, - предложила она и села. – Что делать-то будем?

- Сейчас зайдем, поищем душ, искупаешься. Переоденешься – я тебе туфли новые купила, чистую футболку и одежду привезла (я и вправду перед дорогой сложила в сумку мамины домашние вещи, которые она оставила у нас. Как чувствовала, что пригодятся). Купим билеты – и домой. Вот такой у нас план.

- Подвела я тебя, да? У Альбинки выпускной, а ты тут со мной возишься.

- Даже не думай об этом. Ты жива – а это главное. Будем жить вместе – так что все будет хорошо.

- Все будет хорошо, - повторила она за мной.

Очередь на выезд из Славянска в сторону Краматорска

 

Оставила маму на вокзале зале ожидания, а сама побежала в магазин за продуктами в дорогу. Возвращаюсь, а около нее парни бритоголовые  сидят. Подошла, слышу - чисто украинская речь. Оказалось, они изо Львова. Я стала с мамой разговаривать. Они резко замолчали. И один, сидящий по соседству с мамой, кинул на меня такой пронзительный  взгляд. Если есть на свете абсолютная ненависть, то она была выражена в его взгляде. Я тогда еще подумала: "Хорошо, что мы сейчас на вокзале среди людей. А ведь встреть он меня где-то в темном переулке – ударил,  даже не взглянул бы, что я женщина". Словно прочитав мои мысли, парень сказал, словно ни к кому не обращаясь: "Може це люди і хороші, але пропаганда працює" ("Может быть,  это и хорошие люди, но пропаганда работает" – авт.)

В поезде мама рассказывала:

- Когда мне пельмени в кафе принесли, я сижу за столом, ем и плачу. Но никому ничего не говорила, откуда я. Вышли с водителем из кафе, я около машины встала. Гляжу – девочка бежит. Деньги мне протягивает и говорит: «Вы заберите деньги. Не надо – за вас мужчина какой-то заплатил и велел ваши деньги вам отнести. Вам в дороге пригодятся». А я ведь и не знаю, кого мне благодарить за это.

И еще – о том, как они проезжали блокпосты:

- Пока из Славянска выбирались, семь штук их проехали. На самом первом, около Семеновки, к нам с двух сторон навстречу вышли люди в камуфляже и с автоматами. И сразу: «Кто такие? Стоять! Все из машины! Документы!» Я из машины вышла, меня головой к стеклу прижали, а у них автоматы наперевес. Ну, думаю, все – смерть моя пришла.

Но меня даже щупать не стали. Документы проверили. А один в черной маске резко так говорит: «Откройте сумку! Быстрее!». И как дернет – весь замок разодрал. А второй, извинился, и сумку обратно в багажник поставил.

На втором блокпосту все время пока документы проверяли, нас бойцы, как говорят,  на «мушках» держали. Думаю, и молитву прочитать не успею – сразу грохнут.

На третьем – меня даже из машины не просили выходить. Последний блокпост мы проехали на въезде в Изюм. И дальше до Харькова полтора часа по хорошей дороге с ветерком.

 

…

Сейчас уже 2  недели, как мы дома, в Казани. Мама стала реже плакать. Перестала вздрагивать и пугаться резких звуков. У нас приняли заявление в ФМС о предоставлении статуса "вынужденного переселенца". Но она не смотрит новости, рассказывающие о событиях на юго-востоке Донецкой области, и не любит оставаться одна.