Мрачная эпоха Казанского университета

Ad impossibilia nemo tenetur 

«Нельзя заставлять выполнить невозможное»

Мы продолжаем рассказывать о жизни ректора Казанского университета Николая Ивановича Лобачевского.

Предыдущие публикации были посвящены началу жизненного и научного пути ученого, в этой статье читатель сможет узнать об особой эпохе, которая наложила свой след на его судьбу. Этот временной отрезок во многих научных трудах получил название «Эпоха Магницкого».

Своенравные ученые

Ранее уже упоминалось, что ученые мужи, работавшие в Казанском университете, имели весьма различные взгляды как на пути его развития, так и на роль и место того или иного из своих коллег, так что брожения были делом обыденным.  Ситуация резко обострилась,  когда университетский Совет отказал Николаю Ивановичу Лобачевскому и его товарищу Ивану Михайловичу Симонову  во введении их в звание экстраординарных профессоров.

В общем, объяснимо: разделились мнения. Противники положительного решения указали, что по уставу из числа адъюнктов следует производить в профессора только четырех, а Лобачевский с Симоновым выходили на тот момент пятым и шестым.

(На портрете - молодой Иван Симонов)

Однако тут надо иметь в виду, что кандидатуры Лобачевского и Симонова активно поддерживались попечителем Казанского учебного округа Михаилом Александровичем Салтыковым, по ходатайству которого ученые, собственно, и были представлены к присвоению звания.

Более того, когда Совет, в связи с коллизией по численному составу экстраординарных профессоров, решил обратиться за санкцией провести баллотировку к министру просвещения, граф Салтыков предварительно уже заручился таким согласием. Немудрено, что действия Совета он расценил как интригу не только против Лобачевского и Симонова, но и против себя.

 «Возможно, что мое расположение к Симонову и Лобачевскому побудило меня оказать им преимущество по отношению к их сотоварищам, ‑ писал он Броннеру. ‑ Но, как я Вам уже сказал, я руководствовался не только рекомендацией Литрова и Бартельса, но почти всех профессоров; и затем в течение трех лет я сам смог убедиться в том, что эти два лица заслужили это исключение».

Только после официального разрешения министра народного просвещения Лобачевский и Симонов были утверждены в звании экстраординарных профессоров, но отношения между Советом университета и попечителем разладились и до самого увольнения Салтыкова оставались напряженными.

(Николай Лобачевский в 1820-е годы. Предполагаемый портрет)

Не лучше было положение и в самой профессорско-преподавательской среде. По словам профессора Казанского университета и городского головы Казани Эраста Янишевского, «многие профессора немцы так перессорились между собой, что не хотели даже вместе присутствовать в факультетах, беспрестанно подавали в Совет жалобы друг на друга самого неприличного содержания.

Протоколы Совета были переполнены множеством дел, где были выведены на сцену жены, дочери, кухарки, где были разоблачены самые сокровенные семейные тайны». И это происходило в то время, когда университетская библиотека была в крайнем беспорядке, кабинеты в запустении…

Работа Лобачевского в новом звании мало изменилась: преподавательские курсы остались те же (только теория чисел была заменена на преподавание начальной математики), а научная деятельность занимала все остальное время.

Однако Николай Иванович стал принимать более деятельное участие в университетской жизни. Например, его имя встречается в списке членов особого комитета, избранного по делу «об ослушании студентов противу начальства и чинимых грубостях». Этот комитет вошел в Совет с обширным представлением, в котором выказал весьма гуманное отношение к провинившимся студентам, подверг строгой критике условия студенческой жизни, которые содействовали понижению общего нравственного уровня студенчества.

Исследователи пишут, что в то время осложнений в работе Николая Ивановича еще не было, он активно занимался обоснованием геометрии. Но период относительного спокойствия был недолог.

Несостоявшееся «убийство»

Темный период в истории Казанского университета наступил вместе с победой реакционного направления в стране. Одно из проявлений мрачной эпохи общеевропейской реакции отразилось и на общественной жизни Российской империи. На пост министра народного просвещения был назначен князь Александр Николаевич Голицын (На портрете).

Народное просвещение было объединено с делами всех вероисповеданий в одном министерстве. Фанатичное обожествление всех сфер жизни и крайняя мистификация – наиболее характерные черты того времени. Кроме того, началась борьба с прогрессивными идеями.

В первую очередь нападкам подверглись учебные заведения. Основным орудием нападения на Казанский университет был избран Магницкий. Поводом для травли стали упомянутые выше предпосылки, в частности, многочисленные распри в научном сообществе. Благодатная почва для критики в университете сделала свое дело.

Здесь следует заметить, что настроения в обществе были паническими. Светская и научная интеллигенция была убеждена в неизбежности закрытия университетов. Такой вывод можно сделать исходя из письма попечителя Салтыкова, которое было написано из Санкт-Петербурга в 1817 году: 

«Более, нежели вероятно, что, за исключением Московского, все провинциальные университеты будут закрыты. Вопрос о закрытии Харьковского и Казанского университетов уже стоит на очереди. Клингер (попечитель Дерптского учебного округа, ‑ прим. Авт.), не желая присутствовать при похоронах своего университета, выходит в отставку. Я предполагаю поступить так же, и тогда при моем преемнике начнутся проскрипции Мария и Суллы».

Критическое состояние российских университетов того времени подтверждается еще одним письмом петербургского академика Фусса к Броннеру: 

«Кровью обливается мое сердце, когда я сравниваю настоящее положение наших высших учебных заведений с теми ожиданиями, которые питал тринадцать лет тому назад под влиянием свежей струи, с высоты престола изливавшейся на все сферы русского просветительного дела».

Магницкий запросил сведения о сочинениях, изданных членами университета, и о хранящихся у них рукописях. В частности, в предоставленном ревизору списке значится следующая запись: 

«П. э. профессор чистой математики Н.И. Лобачевский сочинил основание геометрии и несколько рассуждений о высшей математике, которые еще не изданы».

К сожалению, никаких сведений о содержании и характере этого сочинения сегодня не имеется, но существует предположение, что эта работа стала основой первоначального варианта учебника «Геометрия».

Поприсутствовал Магницкий и на заседаниях Совета, уже через месяц он вернулся в Петербург с отчетом. Трудно было представить что-то мрачнее, описанной им картины.

(На портрете - Михаил Леонтьевич Магницкий)

Окончательный его вывод сводился к тому, что Казанский университет «только несет наименование университета, но на самом деле никогда не существовал, не приносит той пользы, которую можно было бы ожидать от благоустроенной гимназии, но даже причиняет общественный вред полуученостью образуемых им воспитанников и учителей для обширнейшего округа, особенно же противным религии духом деизма и злоупотреблением обширных прав своих, по непреложной справедливости и по всей строгости прав подлежит уничтожению».

Уничтожение Казанского университета, по мнению Магницкого, могло быть либо в виде приостановления работы, либо в виде публичного разрушения. «Я бы предпочел последнее», ‑ закончил он свой отчет.

К счастью, идея об уничтожении не получила поддержки императора Александра Первого. Благодарить за это стоит, видимо, попечителя Петербургского учебного округа Уварова, поддержавшего Казанский университет, на его докладе император сделал надпись: «Зачем уничтожить, лучше исправить».

(На портрете - Император Александр I)

Он дал повеление о поддержании существования университета и о приведении всех частей его в должный порядок и устройство. Так Михаила Леонтьевича Магницкого, волей императора не ставшего «убийцей», назначили попечителем Казанского учебного округа.

Эпоха Магницкого, как было упомянуто ранее, рассматривается исследователями неоднозначно. Но большинство из них пишет, что во время начала так называемого обновления Казанского университета уволили девять профессоров, а административный произвол и систематическое игнорирование прав в университете стало нормой. Целый ряд кафедр замещался личным усмотрением попечителя, таким образом, к профессуре открывался доступ людям, которые всецело были поглощены желанием угодить.

Совету университета ничего другого не оставалось, как только идти навстречу пожеланиям Магницкого. Активная деятельность нового попечителя не могла вызывать одобрения. Для студентов был установлен полицейско-казарменный распорядок, библиотека подверглась истреблению в ней книг, преподавание должно было «вестись в духе самого строгого благочестия».

Студенты были разделены на три категории: отличные, посредственные и под особым присмотром. Принадлежавшие к каждой из этих групп жили на разных этажах, а во время приема пищи отделялись друг от друга особыми надписями над столами. Магницкого результаты его деятельности приводили в восторг.

(Императорский Казанский университет. Первая четверть 19 века)

Вынужденное подчинение

Тяжело представить, что чувствовал в то время независимый и упорный в своих принципах Лобачевский, который не терпел лицемерия. Знал ли сам Магницкий о сложности характера одного из самых перспективных ученых университета? Судя по всему ‑ знал.

В одном из официальных бумаг Магницкого можно найти высказывание о «неуместной и смешной гордости Лобачевского», а также упоминание обвинения в безбожии, которое было предъявлено Николаю еще в годы студенчества.

Почему Лобачевский не подвергся участи тех девяти профессоров, можно узнать из сохранившейся документации Магницкого, в которой он упоминает в числе пяти профессоров, «вполне соответствующих своему назначению», Лобачевского. Тем не менее, малейшее проявление независимости со стороны ученого могло подвергнуть его участи тех, кто был уволен. Магницкий, зная о талантах Николая, предложил ему для преподавания две кафедры – физики и астрономии, в результате Лобачевскому пришлось оставить преподавание любимой математики на два года.

С большим удовольствием он окунулся в порученное ему дело, об этом можно судить по тому, как он подробно излагал свои лекции письменно. Но Магницкий этого не одобрил, по его мнению, «такая метода, только одним Лобачевским практикуемая, снижала самостоятельность студентов». Тем не менее, Николай Иванович был единственным членом профессорской корпорации, которому в то время доверяли уже не только товарищи, но и попечитель, его выдвигали везде, где нужна была ответственная работа.

(Николай Лобачевский в Императорском Казанском университете)

С отъездом Бартельса, который не выдержал новых университетских порядков, появилась вакантная должность декана физико-математического факультета. По представлению Магницкого на эту должность был избран 28-летний Лобачевский.

Удивительная сработанность двух противоположных по взглядам людей вызывает до сих пор споры о характере их отношений. Некоторые источники прямо говорят о Лобачевском как о сотруднике Магницкого по просмотру и «обличению» тетрадей лекций профессоров Петербургского университета Раупаха, Германа, Галича и Арсеньева. Эти темные факты из жизни Николая Ивановича возможно объяснить полной зависимостью от попечителя, который назначал по своему усмотрению даже руководителей кафедр.

Никак не объяснимо и безмолвное присутствие независимого Лобачевского во время университетского суда в 1822 – 1823 годах над профессором естественного права Солнцевым, недобросовестно обвиненным Советом университета «в оскорблении духа святого господня и власти общественной».

Но вечно молчать Лобачевский не мог. Он один возвысил голос в Совете, когда ученые подняли вопрос о доведении до сведения Магницкого о «ясном и нетерпеливом желании профессора Кондырева уклониться от участия в суде над Солнцевым, объясняемым большою приязнью Кондырева с Солнцевым». Подписываясь под протоколом, Лобачевский оговаривался, что он «о большой приязни Кондырева с Солнцевым не знает, а полагает, что все товарищи по службе находятся в равной приязни, что он не видит намеренного уклонения Кондырева от заседаний…»

Многие исследователи, изучавшие биографию Лобачевского, задавались вопросом о том, как мог этот жизнерадостный, гордый и упорный студент превратиться в пасмурного, сосредоточенного в себе человека, лишь изредка позволявшего насмешку или веселый громкий смех. Безусловно, причину стоит искать и в грандиозном давлении, которое было оказано на него Магницким.

(Продолжение следует).

Материал основан на воспоминаниях современников, трудах о жизни и научной деятельности Николая Лобачевского, авторы: А.В.Васильев, В.В.Вишневский, В.Ф.Каган, Б.Л.Лаптев.

​