Мы продолжаем цикл статей, посвященный 170-летию поступления Л.Н. Толстого в Казанский университет. Две недели назад мы вспомнили некоторые факты, связанные с его учебой, и обратились к вопросам, важным не только для Толстого: может ли плохой студент стать великим человеком (или только он и может)? Чему можно научиться в Университете, если все науки «прошли мимо»? Каких профессоров помнят, а каких забывают?
Наши школьники знают об этом намного больше.
Был как-то на экскурсии в Казани и экскурсовод, показывая на одно из окон здания, сказала:
- Вот в этой палате лежал молодой Толстой, когда лечился от гонореи.
Что ж, никто не застрахован.
(Из комментариев к предыдущему материалу)
В прошлом разговоре мы расстались с Толстым в момент его выхода из Университета. Он принял это решение не только потому, что не хотел сдавать экзамены, но потому, что понял: ответов на самые важные вопросы - зачем я живу? какой смысл моего существования? - на лекциях нет.
Многие современники упрекали Толстого в том, что он «блестящий писатель, но плохой мыслитель». А он не отрицал научные объяснения бытия, но утверждал, что в обществе без морали ни наука, ни медицина, ни даже музыка не могут быть нравственными.
Но как найти ответы на эти вопросы?
Любой экскурсовод, помимо упоминания о клинике, обязательно скажет еще о том, что с казанскими впечатлениями связан хрестоматийный рассказ «После бала». Он был написан в 1903 году и сначала назывался «Дочь и отец», потом - «А вы говорите…», затем получил название «После бала»; напечатан был только после смерти Толстого.
Обычно в школе говорят о том, что рассказ построен на личных впечатлениях писателя: действие происходит в 1840-х годах, рассказчик был в то время «студентом в провинциальном университете». Точно воспроизведен путь, по которому он идет рано утром: «Я прошел наш пустынный переулок, и вышел на большую улицу, где стали встречаться и пешеходы, и ломовые с дровами на санях, достававших полозьями до мостовой… Когда я вышел в поле, где был их дом, я увидел в конце его, по направлению гуляния, что-то большое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана». Так нужно было идти из последней квартиры Толстых (1847 года) к Арскому полю – по нынешним улицам Япеева и К.Маркса.
Но хорошо знавший писателя мемуарист указывал, что сюжет взят Толстым из жизни его брата Сергея: «Варенька Б., описанная в рассказе, была Хвощинская, замечательная красавица, в которую, будучи студентом в Казани, Сергей Николаевич был влюблен. Сергей Николаевич, после того, как видел то участие в экзекуции над солдатом, которое принимал отец той, в которую он был влюблен, охладел к своей любви». Варенька (вышедшая позже замуж за Н.Д. Хвощинского) была дочерью подполковника Корейши: «…их везде приглашали и по положению отца – для губернии и воинский начальник гарнизона лицо, - а, главное, за неоспоримую, признаваемую всеми прелесть дочери, украшавшей всякий бал». То, что сообщал о себе рассказчик, напоминает именно красавца Сергея: «Был я очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый. Был у меня иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), кутил с товарищами… Главное же мое удовольствие составляли вечера и балы. Танцевал я хорошо и был не безобразен». – «Ну, нечего скромничать, - перебила его одна из собеседниц. – Мы ведь знаем ваш еще дагерротипный портрет. Не то, что безобразен, а вы были красавец». А молодой Лев был некрасив, широкоплеч, с короткими щетинистыми волосами. Знакомый по университету вспоминал: «Бирюк, которого все мы звали не иначе, как философом и Левушкой, неуклюжий и постоянно стесняющийся».
В «школьном» истолковании «После бала» - это рассказ о «зверствах николаевского режима». А.П. Корейша действительно ведал распространенными тогда истязаниями, когда наказуемого прогоняли «сквозь строй» из параллельно выстроенных 100-800 солдат, которые прутьями (шпицрутенами) били по его обнаженной спине с обеих сторон. Наказание назначалось за нерадивость на строевых учениях, неаккуратность формы, пьянство, воровство у товарищей, побеги (до 5000 ударов). Если кто-то падал и не мог идти, то клали обессиленного на сани и везли дальше вдоль шеренги; удары продолжались. Слышны были крики: «Братцы! Помилосердствуйте, братцы, помилосердствуйте!» Изуверская смертная казнь. Начальство следило, чтобы никто из солдат не сжалился и не ударил легче, чем нужно. Говорили, что и Корейша побуждал исполнявших экзекуцию бить сильнее.
Толстой отвечал на вопрос, с ним ли произошли события в «После бала», «что студентом бывал на балах. Экзекуции в его время бывали, но он на них не присутствовал. «Своими глазами не видели?» Л.Н.: «Нет, бог миловал»». Но не мог не знать – «сквозь строй» прогоняли на Арском поле, недалеко от дома, в котором братья Толстые жили в 1843-1846 гг. Рядом жил и сам полковник. Через 40 лет (!) после отъезда из Казани Толстой писал: «Что было в душе того человека, который вставал с постели, умывшись, одевшись в боярскую одежду, помолившись богу, шел в застенок выворачивать суставы и бить кнутом? Что было в душе тех полковых и ротных командиров: я знал одного такого, который накануне с красавицей дочерью танцевал мазурку на балу и уезжал раньше, чтобы на завтра рано утром распорядиться прогонянием на смерть сквозь строй бежавшего солдата татарина, засекал этого солдата до смерти и возвращался обедать в семью».
Но все же рассказ не об этом - не о зверствах полковника Корейши.
Может ли человек сам понять, что хорошо, что дурно, если все вокруг считают хорошее дурным, а дурное – хорошим? Можно ли освободиться от влияния окружающих и научиться мыслить самому? Как заниматься самосовершенствованием и быть счастливым, если мир отвратителен?
И неважно, кто из братьев был влюблен в Вареньку и был свидетелем страшной сцены, – это размышления самого Толстого, начавшиеся в Казани и волновавшие его всю жизнь, потому что на эти простые вопросы невозможно дать ответы.
Герой в начале рассказа был молодым студентом, неискушенным, наивным, а потому счастливым в своем неведении жизни: «Бал был чудесный: зала прекрасная, с хорами, музыканты – знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный, разливанное море шампанского», улыбки и музыка освещали все вокруг. Но когда он увидел экзекуцию («Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека»), то испытал ужас: «…на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища». С этого момента низвержены все привычные ценности: условности света, необходимость службы, а возвышенная любовь… любовь «пошла на убыль»: «…та прелесть, поэзия любви, которую я испытал в этот вечер, кончилась. Я не мог теперь не видеть в ней, в ее этой ласкающей улыбке, того, что я видел в ее отце, на площади». Казалось бы: дочь за отца не отвечает, но странно живет и умирает чувство.
Ведет ли потрясение к прозрению? В религиозно-этических трактатах Толстого смысл прозрения - в изменении жизни и увеличении любви к миру. Смог ли герой изменить хотя бы свою жизнь? Увы… В первоначальном варианте текста рассказчик размышлял: «…на другой день опомнился совсем и стал ходить в университет и жить по-прежнему…Что ж, вы думаете, что я решил, что полковник изверг, что то, что я видел, было преступление. Ничуть. Но я не смел, не мог решить, что то, что я видел, было дурно. Это было ужасно, но если оно делалось, значит, оно было необходимо… Надо было понять это и подчиниться этому. И я не мог ни того, ни другого, но и не мог решить, что это дурно». Но и забыть прошедшее герой не смог, и любить по-прежнему тоже. Почему? Непонятно. И позже Толстой добавил герою мысль о том, что от таких событий пусть очень медленно и незаметно, но «переменяется и направляется вся жизнь человека».
«А вы говорите», что любой школьник знает о нашей странной жизни больше?