Начало войны, жизнь в оккупации, тяжелая работа в разоренной станице – все это ей пришлось пережить в подростковом возрасте. Халанская Людмила Васильевна родилась 12 декабря 1926 года в станице Фастовецкая Тихорецкого района Краснодарского края. После войны окончила философский факультет МГУ, приехала в Елабугу и 25 лет работала старшим преподавателем кафедры педагогики и психологии Елабужского института.
Мне было 14 лет, когда началась война. Мы жили в станице Фастовецкая на Кубани. В день объявления войны мне приснился странный сон. В станице преобладали саманные хаты с земляными полами, и был только один двухэтажный кирпичный дом, в котором разместили библиотеку. Я вошла в неё и оказалась в длинном коридоре, по которому неестественно долго шла. Было холодно, темно, но потом он как-то закончился. Днем узнала от людей, приехавших из городского центра, что началась война. Известие взбудоражило, но не напугало, даже наоборот, появилось желание понять, что это такое.
Началась мобилизация, женщины причитали и плакали в голос. Наши перед уходом жгли хлеб. Немцы приближались, а урожай пшеницы в 1942 году был хорош, как никогда (колосья огромные, тяжелые), но врагу нельзя его оставлять. Жуткая картина: август, все сухое, кругом горят хлебные поля, полыхает так, словно весь мир объят пламенем. Потом все мужчины ушли, немцев еще не было (они пришли 2 августа 1942 года), только летал очень низко над станицей их самолет. Это потом мы привыкли к самолетам, а вначале жить не хотелось: пусть бы он сейчас убил меня и все мучения закончились.
Оккупация длилась полгода. Партизанского движения в наших районах не было: гладь стоит ровная во все стороны - партизанам негде скрываться. Наш домик стоял у центральной дороги, недалеко от почты. Немцам понравилось его расположение, маму и меня с сестренкой выгнали, мы стали жить в земляном, сыром погребе без света. Топить нечем. Старики говорили, что никогда не было так морозно, как в 1942 году. Ели гнилые груши, иногда протирку из кукурузы. Когда совсем замерзали, выходили и бегали, чтобы согреться.
Оккупанты обосновались в станице, как разнузданные хозяева. Корову отобрали, зарезали, кур постреляли. Как-то приказали нам зайти в дом. Стоим, трясемся от страха, а они садятся обедать. Стол заставлен мясом, от него идет аромат, с ума сводящий, а мы исходим слюной от голода. Двух наших собак тоже кормят за столом. Даже сейчас, когда вспоминаю об этом, начинается слюноотделение.
Но сильно они еще не лютовали, не успели. Занимались сортировкой, выявляли богатеев, кулаков, чтобы их как-то охранять, поддерживать. Организовали гимназию, но детей из семей активных общественников не брали. То есть устраивались основательно, надолго. Набирали молодых девушек и парней для работы в Германию. Агитировал их педагог по немецкому языку Юлия Путилина, перешедшая на сторону немцев. Было дико, когда любимая учительница нашептывала: «Соглашайся, соглашайся, с твоим умом, знаниями ты только там получишь хорошее образование». Её потом поймали и судили, я была свидетельницей на суде. Мы с подружкой тоже по-своему агитировали во время оккупации: писали печатными буквами листовки, поддерживающие веру в победу, и незаметно рассовали их по карманам прихожан в церкви.
В станице жил агроном Залесский, сознательно оставшийся в оккупации. До прихода немцев мы учились вместе с его сыном Сашей, который увидел наше состояние и пригласил к себе. Идти к ним страшно, но мы совсем изголодались. Нас поселили в небольшом помещении, дали мешок арахиса и ведро для нужды. Выходить было нельзя. Так жили около месяца. Только недавно я вновь съела немного арахис - внук уговорил. До этого, если пробовала даже просто конфеты с арахисом, тошнило, вырывало. Сашу тоже потом судили, но наказание было незначительным.
Жили мы под немцем, никакие вести до нас не доходили. Но у них было радио. Как-то, немного понимая язык, услышала, что в районе Моздока враг терпит поражение. Вот и сделала вывод, что скоро им конец придет.
Наступил год Победы. Очень яркие события связаны с ним: окончание войны, а для меня еще и окончание школы, начало студенческой жизни.
Станица была разорена полностью. Одну школу сожгли, две порушили. Работать некому, мужчин нет. В классе девочки и один мальчик. Мы организовали школьную бригаду. После учебы выходили на работу. Вечером делаем уроки, немного поспим и снова в школу. Сеяли хлеб, кукурузу, в основном пололи, убирали пшеницу. Радовались, что можно учиться, что помогаем фронту. В 1945 году ввели экзамены на аттестат зрелости. Для поддержки выпускников колхоз выделял стакан кукурузной крупы раз в день, из неё варили кондёр: в воде разболтаешь, сколько-то покипит, чуть-чуть подсаливали. Как-то дали по яичку, позже, по праздникам, тоже выдавали. Разочек дали полстакана постного масла - это было большое богатство. Когда рассказываю об этом своим детям, не верят: «Ну, ты заливаешь, мать…».
Училась я всегда хорошо, была единственной претенденткой в большом районе на золотую медаль. Но денег на учебу в вузе не было. И случилось чудо: сельчане сложились и собрали мне деньги на поездку в Москву, в университет. Там я уже получала продуктовые карточки: 500 грамм хлеба в день и 300 грамм кильки на месяц. Иногда даже меняла хлеб на билеты в театр.
…В 60-х годах наша семья приобрела автомобиль. Мы много ездили по стране. Эти поездки были для меня как компенсация за войну. Я получала огромное удовольствие от них. Бывало, видим красивый берег, реку и останавливаемся на привал, следом и другие путешественники. Было много интересных встреч. У одной бабушки в Белоруссии всю ночь просидели за разговорами. Она пережила несколько режимов, интересно рассказывала, и даже сыновья-подростки просидели с нами до рассвета. Где бы мы ни были, в станицу заезжали обязательно. Дом стоит до сих пор. Только того погреба нет.
Людмила Халанская, ветеран Великой Отечественной войны