Константин Могилевский: "В исторической науке сейчас период синтеза"
Расскажите, пожалуйста, о том, как появилась идея возродить Российское историческое общество и в чём Общество видит свою главную задачу.
У нас не было профессиональной организации историков, профсоюза, а потребность в нём ощущалась довольно давно, потому что есть общие интересы сообщества. Я говорю о широком сообществе, об историках в широком смысле слова. Это, собственно, историки-учёные, историки-преподаватели и учителя, это сотрудники музеев, это архивисты, это археологи. В общем, все, кто так или иначе имеет дело с изучением и популяризацией прошлого. И вот в 2012-м году, который был объявлен Годом истории в России, появилась инициатива нескольких академиков, в первую очередь историков — Анатолия Васильевича Торкунова, Александра Огановича Чубарьяна, Анатолия Пантелеевича Деревянко — воссоздать Историческое общество.
Оно существовало до революции и называлось Императорским русским историческим обществом. Его основателями были люди, не занимавшиеся историей, как правило, профессионально, но очень ценившие качественное историческое знание — дипломаты, государственные деятели, деятели культуры, как бы сейчас сказали. Первым председателем дореволюционного РИО был Пётр Андреевич Вяземский, поэт, друг Пушкина. «Мотором» общества и вторым его председателем был Александр Александрович Половцов. Это известный государственный деятель, государственный секретарь в одно время, умнейший человек. И до революции они занимались в первую очередь публикацией источников, потому что доступ в архивы был организован совсем не так, как сейчас. Вышло 147 сборников Русского исторического общества — документальных публикаций. Члены РИО в силу своего привилегированного положения и близости к государственной власти, — а цари практически на протяжении всего периода были почётными председателями Императорского РИО, — могли доставать и публиковать те документы, которые хотели: по разным аспектам дипломатической истории, по военной истории и т. д. И эти сборники РИО до сих пор не потеряли актуальность, люди ими пользуются. Кстати говоря, во второй половине XIX века крупнейшие отечественные историки входили в состав Русского исторического общества — и Сергей Михайлович Соловьёв, и Сергей Фёдорович Платонов, и Василий Осипович Ключевский сотрудничали с РИО. Это было такое объединение и профессиональных историков, и государственных людей, неравнодушных к историческому знанию. Последним председателем общества был Николай Михайлович, великий князь, расстрелянный в 1918-м году, но с его гибелью деятельность РИО прекратилась не сразу, они «барахтались» ещё несколько лет до 1920 года. Члены общества писали в Наркомат просвещения и доказывали, что утратили свою буржуазную сущность. А им отвечали, что это не доказано, их буржуазная сущность по-прежнему прослеживается, поэтому рассчитывать на государственную субсидию не стоит. И в 1920-м году они пришли «сдаваться» в Академию наук, написали письмо: «Просим принять материалы Русского исторического общества и продолжить работу над публикацией источников». Сохранился протокол заседания за подписью Сергея Ольденбурга, президента Академии наук, где сформулировано решение: «Материалы принять, а по поводу продолжения деятельности создать комиссию». На этом всё дело и закончилось, Академия приняла в себя Русское историческое общество в 1920-м году, а в 2012-м выпустила его из себя.
Инициатива возрождения РИО как раз исходила от академиков Российской Академии наук. Среди организаторов и учредителей возрождённого Российского исторического общества крупнейшие наши организации, в первую очередь, юридические лица, которые имеют отношение к изучению и популяризации истории, крупнейшие университеты, сама Академия наук, библиотеки, музеи, крупные и не очень крупные издательства, средства массовой информации. Учредителей 27 организаций, в членах на сегодняшний день больше 100 юридических лиц, физических лиц больше 500, хотя мы здесь за цифрами не гонимся. Председателем общества в 2012-м году был избран Сергей Евгеньевич Нарышкин, на тот момент — председатель Государственной думы, человек, который, с одной стороны, профессиональным историком не является, никогда себя им не называл и никогда историками не стремился командовать, а с другой стороны, человек с огромным интересом к истории и с глубокими историческими знаниями. И он, с его живым интересом к делу и пониманием тенденций развития исторической науки и потребностей общества, с исключительным тактом, оказался настолько незаменим для сообщества и столько за вот эти десять лет для сообщества сделал, что нам уже невозможно представить, как бы действовало Российское историческое общество в другой конфигурации.
Проекты Российского исторического общества — это проекты членов РИО. Это выставки в музеях, которые входят в РИО, это книги, которые издаются входящими в РИО издательствами или готовятся академическими институтами, документальные фильмы, на которые общество ставит свой гриф. Что это означает? Нам хотелось бы, мы работаем для этого, чтобы эмблема общества на проектах, — памятник Минину и Пожарскому, — давала бы тем, кто интересуется историей, сигнал: вот в этом проекте — в этой книге, в этом фильме, в этой выставке — качественное историческое знание. Здесь нет глупости, здесь нет выдумки, здесь нет беллетристики, здесь серьёзное историческое знание. И это очень важно и востребовано, потому что у наших людей довольно большой интерес к истории. Достаточно в книжный магазин зайти и увидеть, сколько там книг по истории. Этот интерес, кстати говоря, усиливается также в связи с юбилеями и крупными датами, это свойство общественного отношения к истории, в этом нет ничего дурного. Поэтому РИО, а миссия РИО – все-таки историческое просвещение, свои приоритеты выстраивает вокруг юбилейных дат, исходя из того, что юбилеи рано или поздно будут у всего, и поэтому так структурирует свою работу.
Наверное, вот это самое главное: мы стремимся к тому, чтобы эмблема РИО на проекте воспринималась как знак качества.
Если интерес общества к истории подогревают юбилеи, то сейчас, наверное, большой спрос на материалы о Петре Первом?
Нам очень важно, чтобы интерес людей к истории был удовлетворён профессионально, потому что если мы не даём профессионального ответа на запрос общества, эта ниша всё равно остаётся и её занимает беллетристика, разного рода дилетантские продукты, в худшем случае — прямые искажения и фальсификации.
И вот Пётр — очень хороший пример, удачный пример такой общей работы, научной общественности и государства, потому что 350-летний юбилей Петра заставил задуматься, провести инвентаризацию того, что у нас есть и в плане научном, и в плане просветительском, ну и задать какие-то новые вопросы петровской эпохе, исходя из нашего сегодняшнего мироощущения и восприятия жизни.
Я, может, чуть-чуть отвлекусь, но это важная вещь. Когда хотят историков поругать, их называют конъюнктурщиками: сегодня одно, завтра другое, «история — это политика, опрокинутая в прошлое» и так далее. Можно хвалить, можно ругать, но если говорить об исторической науке и об историческом просвещении, то что важно? Действительно, каждое поколение историков пишет свою историю, и мы можем говорить если не о переписывании, то о дописывании истории в хорошем смысле этого слова. Потому что каждое поколение историков, и даже разные группы в одном поколении историков к прошлому адресуют свои вопросы. Разные вопросы к одним и тем же источникам. Почему эти вопросы новые? Во-первых, сама наука развивается, получены ответы на какие-то старые вопросы и у нас новые возникают. Во-вторых, историк живёт в своём времени, и это время, эта среда какие-то вопросы ему подсказывает. А если вы задаёте разные вопросы, то вы разные ответы получаете от одних и тех же источников. Вы смотрите на те же события под другим углом, и это не означает само по себе какую-то конъюнктурщину или умышленное искажение истории. Речь именно о разных вопросах и о разных углах зрения, и новые ответы на новые вопросы — они и являются развитием исторической науки и наращиванием исторического знания. Вот это один из ключевых моментов, который у нас не все любители истории себе представляют, такая теория истории.
Несколько слов по научным достижениям, связанным с историей Петра I. В чём основная проблема была и остаётся? Пётр I оставил после себя огромное письменное наследие. Он вёл очень много записей по любому поводу, начиная с юности, и он очень плохо писал. Петровский почерк — это один из худших образцов русской средневековой скорописи. Он как курица лапой писал, ничего не понятно, плюс с сокращениями, с ошибками, с использованием иностранных слов. В 1872-м году к 200-летию Петра I было принято решение систематизировать и издавать его рукописное наследие. Создали комиссию, огромную работу проделали, собрали наследие и через 15 лет начали издавать. Решили пойти по хронологии петровской жизни. В этом году, к 350-летию Петра, — прошло 150 лет после принятия решения и больше 130-ти после выхода первой книги, — у нас вышел том за 1714-й год, причём первая книга этого тома, должна выйти ещё вторая. Впереди ещё 11 лет очень интенсивной государственной деятельности Петра. В общем, такими темпами к 500-летию Петра мы можем рассчитывать на завершение этой работы. Это, наверное, самый продолжительный научно-публикаторский проект за всё время.
Почему так медленно? Потому что очень непонятный почерк и очень тяжело этим заниматься. У нас в любое время, хоть при царе, хоть при советской власти, хоть сейчас, не было такого периода, когда было бы в стране больше десяти, условно говоря, — на самом деле, ещё меньше — историков, которые в состоянии разбирать петровский почерк и его интерпретировать. Как говорят специалисты, из всей работы по подготовке к публикации петровских рукописей 20 % времени точно уходит на распознавание. И вот как раз под эгидой РИО возникла идея применить для решения этой задачи искусственный интеллект. Мы подумали, что теоретически он уже вырос и развился достаточно, чтобы попробовать такие задачи ставить. Мы пригласили специалистов по искусственному интеллекту из Сбербанка, компании-лидера в области искусственного интеллекта. Эти ребята сказали, что им интересно, и взялись. Архивисты должны были отсканировать определённый объём рукописей Петра, а историки — эта работа велась на базе Санкт-Петербургского института истории Российской академии наук с привлечением специалистов из Высшей школы экономики — должны были сканы петровских документов разметить по строкам и буквам, то есть показать машине, где начинается и заканчивается строчка и где начинается и заканчивается буква. Для этого были взяты петровские документы, ранее уже опубликованные, с ними проще было работать. И 9000 строк петровских рукописей было таким образом размечено. Специалисты из Сбербанка создали базовую программу, которая с очень приблизительной точностью распознавала эти рукописи. А дальше они объявили хакатон, то есть конкурс программистов, где команды соревновались за то, кто лучше усовершенствует эту программу, и команда-победитель добилась феноменальной точности — 97,6 % распознавания петровской рукописи. Это прорыв, о котором раньше, конечно, и мечтать не могли. Ну, это их цифра, потом создали независимую комиссию в академическом институте, запустили туда несколько документов на распознавание, и точность получилась чуть больше, 98 %. Но понятно, что это работает, это работает применительно к периоду уже зрелости Петра, 1710-х годов, но при необходимости программа легко доучивается и рукописи молодого Петра тоже может разбирать. А самое главное, специалисты говорят, что следующий шаг — это уже подходы в целом к средневековой скорописи, независимо от автора, и это будет означать революцию в исторической науке и в медиевистике.
Средневековую скоропись трудно читать, этим занимаются только отдельные специалисты, туда мало народу идёт, потому что это тяжело, муторно этому учиться и заниматься тяжело, эти люди — всегда штучный товар, и всё равно невозможно более-менее массовый материал обработать. А если у нас появляется возможность оцифровать, то есть не просто отсканировать, а отсканировать и обработать и путём искусственного интеллекта распознать большое количество документов — массовых документов, хозяйственных, каких угодно, то у нас появляется как раз та самая возможность совершенно новые вопросы этим источникам задать. Когда их много и когда возможен по ним контекстный поиск. Это очень интересное направление.
Понятно, что к юбилею Петра сделана масса всего интересного и в традиционном ключе: ну, собственно, вышел том его записей за 1714-й год, проведены научные конференции, выставки замечательные прошли по всей России, ассамблея петровских музеев создана. Благоустройство целого ряда петровских городов проведено, памятники отреставрированы, в Петропавловской крепости работы ведутся. Это хорошо, но так, традиционно, не по-петровски. А проект с искусственным интеллектом — он как раз петровский по стилю, по духу, и он открывает огромные перспективы науке.
А учитывая ту ситуацию, в которой находится страна и весь мир, мы, конечно, волей-неволей обращаемся к Петру, к петровскому опыту, и думаем, а вот как вообще Пётр, когда он стоял перед этим, выбрал — воевать со шведами, воевать с турками. Понятно, что шансы были туда-сюда, ничего не было гарантировано, и поражения случались. И если мы из сегодняшнего дня задаём Петру те вопросы, которые нас интересуют, это не означает, что в поисках ответа мы должны игнорировать ту историческую реальность, в которой действовал Пётр, наоборот, мы должны её понять. Нельзя переносить механически какие-то наши сегодняшние представления о жизни и об устройстве мира на XVIII век. И многие приходят к выводу (и я сам сторонник этой точки зрения), что Пётр, конечно, спасал Россию, принимая решения, которые можно трактовать как агрессивные действия в отношении соседей. Шведы спокойно сидели в устье Невы и контролировали побережье Балтийского моря, турки выход к южным морям контролировали. Но Пётр понимал, что дальше Россия не сможет развиваться и погибнет, сгинет в лесах. И поэтому все его усилия, вся его жизнь, его жестокость, наложившая отпечаток и на дальнейшую судьбу России на века, — всё это было оправдано главной целью, целью сохранения России как страны и нашего народа на нашей территории. Он это, кстати, очень ясно осознавал. И осознавал знаете что? Он историческую ответственность осознавал, это тоже очевидно. Вот взять его Морской устав и предисловие к Морскому уставу. Предисловие к Морскому уставу писал, как говорят специалисты, по заданию Петра Феофан Прокопович, а Пётр его правил. И предисловие к Морскому уставу — это история Российского государства и анализ тенденций, которые сформировали современную Петру ситуацию. Он пишет о том, что была Киевская Русь, была раздробленность, были монголы. Дальше страна так-то развивалась, и вот она пришла к тому, что ей, как ни крути, необходим выход в море. И вот поэтому мы добились выхода к морю и построили флот. А чтобы флот работал, нужен Морской устав. И вот такое отношения Петра к истории — оно даже по этому документу ясно видно. Поэтому Петр – очень актуальная фигура. Петровская эпоха оказалась насыщенной ответами на те вопросы, которые мы сегодня задаём прошлому.
В самом начале нашего разговора вы употребили слово «профсоюз». Понятно, конечно, что это метафора, тем не менее. У нас есть государство, имеющее какие-то свои представления о том, что называют исторической политикой. Государство в сферу истории вторгается и не всегда вторгается изящно. Это порождает конфликты, и не все представители профессионального сообщества с восторгом относятся к таким вторжениям. Где РИО в этом конфликте? Или вы вообще в стороне и только вечным занимаетесь?
Я конфликта не вижу. Начнём вот с чего. Что мы имеем в виду под государством в этой сфере? Чем отличается нынешняя ситуация во взаимоотношениях государства и профессиональных историков от того, что было 30 с небольшим лет назад, в советское время? В советское время был «единственно верный» взгляд на историю, который самым концентрированным образом выражен в «Кратком курсе». И профессиональные историки в своей работе должны были с этим постоянно сверяться и находились в этом смысле под неким гнётом. Это тоже, скажем так, очень условно, и кто хотел, тот находился под гнётом, а кто не хотел, тот не находился. Я защищался по столыпинским реформам. Начало XX века, предреволюционные годы — это, конечно, была сфера внимания коммунистических идеологов, но всё равно защищали диссертации. Покойный Павел Николаевич Зырянов, мой оппонент на защите, крупнейший историк, в 1972 году защитил диссертацию по столыпинской реформе местного управления и самоуправления. Он сделал какие-то ритуальные шаги, но изучил вопрос. Мой научный руководитель, Валентин Валентинович Шелохаев, занимался кадетской партией. Ну, он назвал свою книжку, которая вышла по итогам диссертации, «Кадеты — главная партия либеральной буржуазии в борьбе с революцией», ну и что? Кому неохота, противно было этими вещами заниматься, а историей заниматься хотелось, те уходили в Средние века, и там достаточно было на первой страничке дать ссылку на классиков или на решение последнего съезда, и всё. Поэтому это тоже всё условно.
Но самое главное — государство тогда не было заинтересовано в реальном историческом знании. Я думаю, что это нанесло ему большой ущерб — отрицание, замена исторической реальности какими-то вымышленными конструкциями. Сейчас совсем не так, вообще наоборот. Сейчас государство, напротив, заинтересовано в возможности задать профессиональным историкам вопросы и получить компетентные и квалифицированные ответы. Потому что реальные исторические тенденции, которые идут из прошлого в будущее через настоящее, формируют настоящее, обусловливают будущее, и если мы хотим принимать какие-то государственные решения обдуманно, то тогда мы должны учитывать реальные тенденции, а не подменять их вымышленными.
Государством создана — для того чтобы заниматься историей, для того чтобы решать все задачи, о которых я сказал — инфраструктура по добыванию исторического знания. Это не общественные организации, это государственные организации — это академические институты, музеи, архивы — это всё система государственного отношения к истории. Вот идеологического отдела ЦК, который говорит, как надо писать, нет. И я просто напомню: Сергей Нарышкин в разных формулировках повторяет мысль, что власть не должна учить историков, как писать историю, а наоборот, должна иметь возможность обратиться к ним за советом. Нарышкин даже цитировал слова Юлиана Семёнова, которые он вложил в уста полковнику Исаеву: «История — это наука, и если превращают её в свод мифов, то возникают страшные картины господства одних над другими, немыслимые без крови». Поэтому я уверен в том, что наше государство заинтересовано в целях обучения и воспитания наших детей в развитии исторической науки, в развитии исторического знания, что не отменяет необходимость внятного общего взгляда на российскую историю, непротиворечивого, цельного взгляда. Вот это вопрос другой, вопрос отдельный. Государство заявляет свой интерес в работе над школьными учебниками истории, которые все сейчас должны соответствовать историко-культурному стандарту. А историко-культурный стандарт подготовлен под эгидой РИО Российской академией наук и отвечает современным научным представлениям об отечественной истории.
И сейчас та же самая работа ведётся для высшего образования. Пару слов об этом, в принципе, можно сказать, потому что это новость и это интересно. У нас всё время так было по стандартам высшего образования на любой специальности, независимо то того, на кого человек учится, — есть перечень обязательных предметов. Это история, философия, иностранный язык и физкультура, по-моему, их четыре. А дальше уже каждый вуз сам определяет, как эти программы реализовывать, нет требований ни к объёму, ни к формату и тем более к содержанию. Что это значит? Минимальный по тем нормативным документам, которые действуют, объём любого курса — две зачётных единицы, то есть 72 часа. И на непрофильных специальностях чаще всего экономят на том, что кажется ненужным, ну, вот на историю — вот эти 72 часа, на всё вообще. Дальше есть такое понятие, как самостоятельная работа студентов. Реально это, как правило, профанация обучения. И вот из этих 72 часов по многих вузах бóльшая часть отводится на эту самостоятельную работу. И чего? Получается, профанация! Дискредитация самой идеи. И нужно было решать, вообще от этого отказаться или сделать это по-человечески.
И как раз по просьбе РИО Минобрнауки приняло решение это сделать по-человечески. Сейчас подписан приказ министра, он проходит регистрацию в Минюсте — будет на всех специальностях, кроме исторических, четыре зачётных единицы истории России, то есть 144 часа, на очной форме обучения минимум 80 % контактной работы студентов с преподавателями. Если так, то тогда возникает вопрос — чего мы хотим? Цель какая? Каким минимумом исторических знаний должны обладать люди, которые в нашей стране получают высшее образование? И для этого нужен такой же историко-культурный стандарт, как для школ. Как раз прямо сейчас Институт российской истории РАН закончил работу над проектом, и дальше будет обсуждение, потому что там есть развилка — или повторять школьный курс, что, может быть, в общем и неплохо, потому что многое забыли, или всё-таки идти по-другому пути и концентрироваться на каких-то узловых точках, на самых сложных узловых вопросах. Это пусть пообсуждает сообщество, и к какому-то выводу мы придём. И эта работа делается с опорой на мнение большого количества практикующих историков, преподавателей, членов РИО. У нас отделения по всей стране. Действуют они на базе какой-то из организаций, чаще вуза, реже — музея или архива, но в любом случае эти отделения объединяют профессиональные сообщества региона.
Как вы к Вольному историческому обществу относитесь? Или никак не относитесь?
Никак не отношусь. Я знаю, что определённое количество хороших историков и достойных людей, моих товарищей, в частности, Сергей Владимирович Мироненко, и туда записались. Он тоже член Российского исторического общества и в Вольное историческое общество входит. Я с ними дела не имел, но я приветствую любые формы самоорганизации сообщества, слава богу, что они есть.
И в Российском военно-историческом обществе вы тоже конкурента не видите?
В РВИО мы конкурента не видим совсем. Мы сотрудничаем, у нас бывают совместные проекты, среди членов РВИО много уважаемых профессиональных историков, но у нас природа разная. РВИО — это общественно-государственная организация, которая получает государственную субсидию, на эту субсидию выполняет много полезных работ —они по всей стране создают и реставрируют памятники, проводят форумы, издают книги и т. д. А РИО — это ассоциация — общественная организация в чистом виде. Мы государственную субсидию не получаем и на рынке деньги не зарабатываем. После того, как появился институт президентских грантов, мы стараемся участвовать в конкурсах и реализуем, например, проект международных исторических школ по президентским грантам или проект с изучением и мемориализацией Засечных черт — это наше замечательное наследие XVI–XVIII веков, которое по стране сохранилось. Но это не основное направление работы.
Хотелось бы ещё поговорить про архивы. Это ведь и к истории самого РИО, как вы уже рассказывали, имеет прямое отношение. Насколько они сейчас доступны, делается ли что-то, чтобы их доступность повысить?
За всю историю России, честно говоря, у нас самое либеральное архивное законодательство. У нас любой человек может прийти в архив, написать заявление и работать с документами. Если мы по делу говорим, а не хотим какие-то скандальные темы затронуть, ну, по моей науке — по столыпинским реформам, по началу XX века закрытых документов в принципе нет, вообще, дореволюционных документов я не встречал, думаю, что их и нет.
Дальше. Советский период и современный. У нас, у государства, достаточно много секретного делопроизводства. Его во много-много раз, я не могу сказать, во сколько, в сотни, в тысячи, меньше, чем обычного, но оно есть. И секретный документ сам по себе не может стать открытым, поскольку его нужно рассекретить, и работает межведомственная комиссия по рассекречиванию документов, которая их рассекречивает просто потоком. Я, как исследователь, как историк-архивист по образованию, считаю, что у нас проблемы закрытости архивов просто нет. У нас, если сравнивать с архивными практиками других стран, посложнее копии делать, это да. Но это уже практическая работа исследователя, потому что у них ты можешь прийти в архив и просто поснимать на телефон. У нас архивы на этом зарабатывают, у нас только можно заказать эти копии. Но я начал с XIX века, когда никто не мог попасть в архив, кроме как по поручению царя, а сейчас любой человек приходит, пишет заявление, не говоря уже о профессиональных исследователях, которые приходят и работают в архивах, как хотят. Там технические проблемы есть — с копированием, с маленькими читальными залами, с недостаточной развитостью архивной инфраструктуры. У нас много ветхих архивных дел, они сняты на микропленку. И вот аппараты для работы с микрофильмами часто старые, глаза посадишь с этим работать.
Будущее, конечно, в оцифровке. Причём, оговорюсь, есть разные точки зрения и внутри сообществ тоже. У меня точка зрения достаточно передовая, не все со мной соглашаются, но я считаю, что сканирование, которое у нас многие коллеги приравнивают к оцифровке, оцифровкой в современном понимании не является. Оно, конечно, упрощает доступ исследователя к документу, но понимаете: вот взяли, например, и отсканировали фонд Сталина в рамках проекта «Документы советской эпохи». Вот лежит фонд Сталина, выложен целиком, все документы лежат. Ну и чего, много, что ли, обращений к ним? Да, в принципе, соотносимо с количеством обращений к тем документам, которые в архивах лежат, просто исследователю не надо туда ехать. Но всё равно, чтобы работать непосредственно с архивным документом, нужна квалификация, нужна профессиональная подготовка. И у нас не так много исследователей.
Настоящая оцифровка — она в том, что показывает проект «Digital Пётр»: когда мы сможем сначала массово распознавать документы, а потом реализовывать какие-то подходы к интерпретации документов, пусть для начала простые. Когда хотя бы простые, но можно будет вопросы задавать документам через компьютер, через программу. И вот это будет уже следующей революцией в архивном деле. А первая революция — это как раз та, которая идёт последние 30 лет, — это открытие архивов, это тысячи, десятки тысяч документальных публикаций.
В чём проблема с этими документальными публикациями? В том, что они вышли маленьким тиражом, и всё, сразу стали библиографической редкостью. Огромный труд историков и архивистов по выявлению, по подбору этих документов, комментированию и подготовке к публикации малодоступен людям. И мы сделали по инициативе Андрея Константиновича Сорокина, он сейчас научный руководитель РГАСПИ и главный редактор издательства РОССПЭН, такую базу данных, электронную библиотеку исторических документов, где ранее опубликованные документы размещаются в отсканированном и распознанном виде. Они уже опубликованы, это современный текст, и по ним по всем в этой базе возможен контекстный поиск. Сейчас там уже под 300 тысяч документов — это в основном публикации последних десятилетий. И многие исследователи уже этим пользуются. Это такой объём, который открывает интересные перспективы.
Поэтому это просто надо развивать дальше, вот здесь я, честно, не вижу большой проблемы. Проблема у нас с атомизацией сообщества, с мелкотемьем — ну, эту ситуацию во многом выправила работа под эгидой РИО в Институте российской истории РАН над 20-томником «История России с древнейших времён до наших дней». Большие проекты позволяют и объединять сообщество, и как-то синтезировать наработки по мелким темам в последние десятилетия. Мелкотемье, разобщённость, которая так с трудом преодолевается (её, может, не всегда надо преодолевать, но тем не менее) — вот это да, это проблема исторической науки. А с доступом к источникам всё нормально.
Мелкотемье ведь можно ещё назвать глубокой детализацией и более тонкой проблематизацией исследований?
Я не говорю, что плохо, просто любая наука, ну, любая — не любая, но история точно — она развивается по такой синусоиде, когда период анализа сменяется периодом синтеза. Вот у нас как раз сейчас такой, мне кажется, период, когда… Ну, собственно, мы уже это наблюдаем последние годы, когда большие работы, например, упомянутый 20-томник по истории России — он как раз показал востребованность синтеза. К этому очень многие скептически относились, когда Юрий Александрович Петров эту работу затевал, мол, зачем, кому это нужно, хотя настолько много действительно всего появилось, настолько приросло историческое знание. Прошлый такой многотомник выходил в 70-х годах, в начале 80-х завершился. Прошло 40 лет, и благодаря как раз мелкотемью, детализации, изучению конкретных проблем появилось много нового знания, а белых пятен при этом в истории становится только больше, потому что появляются новые вопросы и на эти новые вопросы ответов пока нет. И в этом и состоит развитие исторической науки — и слава богу.
