Великая отечественная война глазами ребенка

Посвящается 70-летию со дня снятия блокады Ленинграда.

Его я узнал не из книжки,

Жестокое слово – «война»!

Прожекторов яростной вспышкой

К нам в детство ворвалась она,

Смертельными тоннами стали,

Сиреной тревоги ночной.

В те дни мы в войну не играли –

Мы просто дышали войной…

А.Иоффе

Дата 27 января 1944 года известна как день освобождения советскими войсками Ленинграда от немецко-фашистской блокады. Ежегодно этот город с размахом отмечает памятную дату, множество информационных статей и книг рассказывает нам о том, как освобождали город на Неве, о героических подвигах солдат и офицеров. Намного реже общественность обращается к теме военного детства. Как выживали малолетние граждане во времена царствования жестокости, насилия и смерти? – этот важный вопрос, к сожалению, иногда мало интересовал историографов в советское время.

Значимая историческая дата – 70-летие со дня снятия блокады Ленинграда – натолкнула меня на мысль о необходимости более пристального внимания к данному событию. Моя уверенность в этом стала еще сильнее после беседы с профессором Казанского университета Эмилией Агафоновной Балалыкиной, семья которой начало войны встретила в самом центре Ленинграда.

Итак, перенесемся мысленно в лето 1941 года и взглянем на военные события глазами четырехлетнего ребенка.

- Эмилия Агафоновна, каким Вам запомнился день 22 июня? Каким увидели начало войны дети?

‑ 22 июня1941 года я, ещё маленькая, была на даче со своим   детским садом под Ленинградом. Маму вызвали в районную администрацию и велели немедленно собрать нам с братом все вещи и вышить на них наши инициалы. Мама в слезах всё это сделала за один день, нас привезли в Ленинград и вместе с воспитательницей детского сада отправили на вокзал для эвакуации в городок Некоуз Ярославской области. Этот адрес сообщили всем родителям нашего детского сада.

‑ То есть родителей из Ленинграда не выпустили?

‑ Да, детей отправили одних. Отец уже был на фронте. Я до сих пор помню, как нас вели по платформе вокзала, а милиционеры стеной отгородили нас от кричащих и рвущихся к нам матерей. Мама всегда не любила за это Косыгина (24 июня 1941 года Алексей Николаевич Косыгин был назначен заместителем председателя Совета по эвакуации при СНК СССР – прим. Ред.), который руководил эвакуацией людей и, прежде всего, детей из Ленинграда. Я смутно помню, как мы, плача и спотыкаясь, шли по этой платформе парами. А мама через сплетенные руки и головы милиционеров кричала нам с братишкой вся в слезах: «Я скоро приеду, не теряйтесь, помните имя свое, дорогие мои!»

‑ В книге «Живая память. Воспоминания детей войны» Вы очень подробно описывали бомбежку под Пушкино. Историческую справку об этом событии найти очень тяжело. Расскажите, что же там происходило?

‑ Под Пушкино началась бомбежка, и все эшелоны с детьми и красными крестами на крыше вагонов немцы начали обстреливать и бомбить  сверху. Воспитательница выбрасывала нас из вагонов на землю, в грязь и глину под страшный шум разрывавшихся бомб и  вой сирен. Я только помню, что даже не могла плакать от ужаса, все сильнее зарываясь в придорожную грязь. Все мокрые и грязные после бомбежки мы снова все, рыдая и  всхлипывая от ужаса,   поехали дальше, не зная тогда ещё, что несколько эшелонов немецкие самолеты разбомбили, и погибло несколько тысяч детей. Когда эта весть достигла Ленинграда, каждая мать подумала, что погибли именно её дети, и рыданиям и страданиям матерей не было конца…

‑ Вы сказали, что детей повезли в Некоуз?

‑ Да, мы очень долго добирались туда из Ленинграда, нас везли в теплушках. Все двигалось в сторону фронта, теплушки останавливались на каждой станции, в маленьких деревушках, в чистом поле… Я помню, что подходили жители и что-нибудь нам приносили: кто хлеба, кто яблочко… В Некоуз мы добрались только осенью, поселили нас в детском доме, и первое, что там произошло со мной, – я заболела брюшным тифом.  Удивительно, что я выжила при этом. Смутно помню, что рядом, впритирку друг к дружке, стояли кроватки, и когда я утром просыпалась и протягивала руку к соседней кроватке, чувствовала, что там лежит   кто-то уже мертвый. Ужаса от того, что я умру, у меня не было, потому что больше всего на свете мне хотелось есть. Это желание превалировало над болезнью и слабостью. Болели в детдоме мы постоянно:то чесотка, то ветрянка… Несмотря на ужасное самочувствие, болеть нам очень нравилось, потому что тогда нас отводили в отдельную медицинскую комнату и лучше кормили.

Для справки. На территории Некоузского района находилось более десятка детских домов с детьми блокадного Ленинграда, всего в опубликованных списках значатся более 1000 фамилий маленьких ленинградцев.

‑ Неужели люди, проживающие рядом, не помогали эвакуированным ребятишкам?

‑ Нас свободно выпускали бродить по городку, он был как деревня – очень маленький. Мы, прилипнув к окну соседнего хлебного магазина, жадно смотрели, как по карточкам людям выдавали хлеб. Они, конечно, увидев наши жадные глаза, очень редко, но отламывали и давали нам хотя бы корочку. В детском доме нас кормили, но очень плохо. Многие дети сильно болели и даже умирали. Часто жители села приходили к нам и  что-нибудь  приносили: кто яблочко, кто морковку, поэтому мы всегда с нетерпением и ждали  приходящих к нам людей.

У нас в университете заведующим кафедрой литературы был Валерий Николаевич Коновалов, знаменитый профессор и чудесный человек,  Он был из Ярославля и рассказывал, что, когда был совсем маленьким, они с бабушкой приезжали из Ярославля в Некоуз и приносили нам, детдомовцам, что-либо из еды: морковку, печеную картошечку или еще что-то.

‑ Детская память удивительна, порой вспоминаются такие неожиданные жизненные ситуации. А какой эпизод из того времени особенно врезался в Вашу память, может быть, был яркий счастливый момент?

‑ Один такой эпизод я помню хорошо. Мы бродили  по улице нашего городка и увидели железную тележку - на таких тогда продавали мороженое. Очередь была небольшая. Я подошла и стала жадно смотреть, как другие дети едят мороженое. Мальчик, лет девяти, заплатил за мороженое, и продавец ему его протянул, но в этот момент мальчика кто-то окликнул. И тут я со всего размаху, рывком ‑ откуда только силы взялись! ‑ выхватила мороженое из рук продавца и побежала. Мальчик побежал за мной, а я это мороженое – в рот, и это было чувство настоящего счастья! Мальчик меня догнал, повалил, я упала в пыль, он меня лупил, а мне было все уже всё равно, во рту был чудесный, сказочный вкус мороженого… Именно этот эпизод до сих пор ярко сохранился в моей памяти.  

‑ Давайте вернемся к теме блокады Ленинграда. Что происходило с мамой после Вашего отъезда?

‑ Когда нас отправили в эвакуацию, ее мучил вопрос: почему не разрешили матери, у которой двое маленьких детей, выехать с ними? Очень многие побоялись отдать детей и оставили их в городе, где они позже умирали от голода. Маму, сразу после того, как разлучили с нами, отправили рыть окопы за 30 километров от Ленинграда, но блокады еще не было. Она рассказывала: «Роем мы окопы, женщины и пара стариков, а со всех сторон уже немцы на мотоциклах катят в сторону Ленинграда. Почему они нас не расстреляли, не знаю".. Вероятно, немцам было просто не до женщин и стариков. Но один немецкий солдат все же навел на них автомат и согнал всех в какой-то сарай, где их посадили вдоль стенки. При этом солдат этот пустил из автомата очередь над головами беззащитных людей. Мама в тот момент впервые почувствовала, как  в жилах застывает кровь.

‑ Как Ваша мама добралась до Ленинграда?

‑ Ночью женщины и старики вырыли подкоп и выбрались из сарая. По болотам, через леса тридцать километров они шли под гром и разрыв снарядов в Ленинград. Среди них был старик с палочкой, он уже не мог идти, и его пришлось нести чуть ли не на руках. Когда они дошли наконец-то до Ленинграда, началась блокада.

‑ Много написано книг о том ужасном времени, когда люди героически выдерживали нечеловеческие условия жизни, но блокадники утверждают, что многое до сих пор умалчивается. А что рассказывала Ваша мама?

‑ Мама рассказывала, что они постоянно были на крышах, ловили фугасы. Отопления не было, и мама со своей родной сестрой поставили в центре нашей комнаты буржуйку и топили эту печь книгами. Папа у меня очень большой любитель чтения, книг у нас было много. Когда все книги сожгли, начали жечь мебель. Им выдавали по талонам ежедневно по 50 граммов хлеба, и это была вся еда. Муж тети медленно умирал от голода. Когда он умер, они завернули его в простынь и повезли на санках на Пискаревское кладбище…По дороге они несколько раз падали в снег от изнеможения.

Самое страшное  это было ходить за водой на Неву. Сил дойти до реки, зачерпнуть воды из ледяной проруби еще хватало, а как нести ведро? На буржуйке они кипятили воду, варили в ней все, даже папины ремни от брюк, даже клей для обоев, потому что от него что-то там было питательное, как они считали. Ленинградцы ели все, что попадалось им в городе. И даже  кошек, собак, птиц.

‑ Может, мама рассказывала Вам о чем-то необычном, что ей случилось увидеть?

‑ Ей очень хорошо запомнился один эпизод. Она брела по улице и вдруг увидела, что перед ней идет мужчина, а  в сетке у него одна луковица.  От увиденного у нее даже помутилось в голове. Так ей хотелось съесть хотя бы кусочек этой луковицы, что она тупо побрела за ним! А он тоже еле-еле шел, но она все же догнала его, протянула руку, попросила: «Дайте» и тут же потеряла сознание.

Еще она вспоминала, что немцы на самолете спускали ‑ специально, чтобы отравить людей, ‑ огромные мешки с надписями «Мука» или «Сахар». Люди шли и видели, как  опускается на землю с самолета огромный мешок со съестным. А по радио предупреждали жителей города, чтобы они не трогали эту отравленную еду. Мама помнила, как одна женщина в отчаянии крикнула: «Пусть я умру, но больше так не могу, я буду есть!» Некоторые жители действительно  не выдерживали, пробовали эту еду и умирали. Вот это был кромешный ад..

У мамы были опухшие от голода ноги, но надо было идти на крышу ловить эти фугасные бомбы, чтобы спасать город.  По радио жителей призывали препятствовать разрушению Ленинграда и держаться изо всех сил. Все ленинградцы надеялись на то, что им скоро помогут, спасут. А сами они защищали город, как могли, ‑ гасили бомбы, покрывали мешками с песком памятники и различные сооружения, чтобы их не видно было с самолетов.

‑ Наверное, основная надежда ленинградцев была связана с «Дорогой жизни»?

‑ Да, по «Дороге жизни», по Ладожскому льду к ним пытались пробиться машины с продуктами. Но лед был иногда очень тонкий, сверху немцы бомбили машины, и часто все это уходило на дно. Сильных морозов и крепкого льда на озере ленинградцы ждали с большим нетерпением.

‑ Расскажите, как мама нашла вас с братом?

‑ В конце 1943 года по «Дороге жизни» на Большую землю начали вывозить в первую очередь матерей, у которых есть маленькие дети. Нашу маму тоже вывезли из Ленинграда. К тому времени она сильно опухла от голода, но ходить еще кое-как могла. И вот где по шпалам, где на попутной машине, где на лошадях в марте 1944 года мама добралась до Некоуза. Когда она пришла в детский дом, мы сначала её не узнали. Я до сих пор помню, как она зарыдала. Мы были остриженные наголо, синие, худые, практически качались от болезней и голода. Но мама рыдала от счастья, что нашла нас живыми, ведь она тоже думала, что мы могли погибнуть еще тогда, во время бомбежки под Пушкино.

‑ Куда же она повезла вас дальше?

‑ Она нас  повезла к бабушке в Нижний Тагил на перекладных. Там был тыл, у бабушки был свой домик, и главное - была коза, благодаря молоку которой мы выжили. Я помню слова бабушки в тот момент, когда мы вошли в ее дом. Она, рыдая, сказала: «Боже мой! Лапшички, я сейчас сделаю лапшички». Я запомнила это на всю жизнь, бабушкина лапшичка на тот момент  казалась мне царской едой! В бабушкином доме поселились эвакуированные из разных городов, и все комнаты были заняты. Мы жили в одной только комнате вместе с   козой, и это было счастье.

Дети в Тагиле, на нашей улице, 3-ей Комсомольской, я это очень хорошо помню, играли только в войну. Одна часть улицы – будто бы немцы, другая – наши. Никто не хотел быть немцами, но договаривались быть ими по очереди. Дети кидались снежками и устраивали битвы друг с другом. Всей улицей мы, дети, обсуждали, что будем делать, если в Тагил придут немцы, и придумывали, как будем сражаться с ними и где будем прятаться от  них. Близилась к концу война, вскоре она закончилась, и в 1945 году, сразу после войны, моего отца отправили в Литву, на работу, восстанавливать разрушенное хозяйство республики.

‑ Вы, наверное, помните тот день, когда была объявлена долгожданная Победа советского народа над фашистской Германией? Каким он был и что он значит для Вас сейчас?

‑ В день Победы мы еще жили в Тагиле у бабушки. Утром прибежала соседка с радостным криком: «Вставайте все, победа!». Все жители нашей улицы, 3-ей Комсомольской, выбежали из домов, люди обнимались, целовали друг друга и плакали навзрыд. У всех, конечно, на тот момент кто-то погиб, почти в каждом доме побывала похоронка.

Люди вынесли прямо на улицу деревянные столы, заставили их всем, чем могли  из еды, и мы с братом так радовались! Вина тогда не было, в домах делали какую-то бормотуху или гнали примитивный, из картофельных ошурок, самогон, и все это тоже вынесли на общий стол. А праздновал победу кто? В основном женщины. Они друг друга уговаривали: «Твой муж вернется, вот увидишь!». Плакали и те, кто получил похоронки, и те, кто их ещё не получил и надеялся на чудо. Все кричали наперебой «Победа! Победа!», поздравляли друг друга, обнимались и целовались.

Мы, дети, тоже ощутили необыкновенную радость, разожгли костер и стали вокруг него прыгать. Все были как одна семья, и я до сих пор помню эти необыкновенные чувства, сердечные, почти родственные отношения друг к другу, сейчас такое, к  сожалению, уже ушло из нашей жизни. Бабушка все время плакала и приговаривала: «Наконец-то победа, как теперь мы хорошо будем жить, какое это счастье!» Но у неё тоже погиб сын, сгорел в танке, мой родной дядя, которому было всего 20 лет.

‑ Вы упомянули, что после войны уехали в Литву. Почему именно туда?

‑ Когда закончилась война, папа спросил у мамы, хочет ли она вернуться в Ленинград? Но она с таким ужасом вспоминала блокаду, что ответила «Нет». Слишком живо ещё в памяти было, как умирали соседи, дети, как отвозили их на Пискаревское кладбище, как хоронили близких людей.

Папу отправили в Литву потому, что он был литовец и коммунист, и к тому же имел отношение к СМИ, так как в Ленинграде окончил Институт связи.

Когда мы приехали в Вильнюс, на нашей улице был целым только один наш дом, все остальные были разрушены. Папе предложили выбрать в нем любую квартиру. Все поселившиеся здесь наши соседи были либо литовцы, либо поляки, во дворе нашего дома оказалось достаточно много их детей, поэтому мы довольно быстро заговорили и по-литовски, и по-польски.

Отец начал работать директором издательства «Советская Литва», «Tarybų Lietuva». На нашей улице были сплошь разрушенные дома, и нам, детям, это очень нравилось, так как среди руин много всего можно было найти, в том числе игрушек. Но некоторые дети взрывались, попадая на невзорванные снаряды, и отец поэтому нам строго запрещал лазить по этим руинам..

‑ Расскажите о Вашем самом ярком детском впечатлении в послевоенное время, когда война еще была в мыслях и душе каждого?

 ‑ Я помню, по нашей  улице колоннами водили пленных немцев разбирать завалы разрушенных зданий. А немцы, все замотанные, ободранные, изможденные, страшные, в каких-то полудраных сандалях, такие хилые, что не верилось в то, что они нас какое-то время побеждали. Особенно мне запомнился один эпизод. Вели колонну пленных немцев, я стояла на краю тротуара и жевала кусок хлеба, который мне дала мама. И вдруг худой, непонятно чем-то перевязанный немец протянул ко мне руку и так жалобно попросил по-русски: «Дай». Мне стало его жаль, и я почему-то протянула ему этот кусок хлеба. Тут же ко мне подбежал сопровождающий их солдат с автоматом и крикнул: «Что это такое? Уберите ребенка!» А убрать-то было некому, мама с отцом на работе.

‑ Как случилось, что Вы оказались в Казани?

‑ После школы я поступила в Вильнюсский университет и поехала на международную конференцию в Москву. В то время я занималась русско-литовскими лингвистическими связями. Как известно, литовский язык уникален для лингвиста, это удивительно архаичный язык, который сохранил особенности еще индоевропейской поры. Мой будущий муж приехал на эту конференцию в Москву из Казани, где он учился на истфаке в КГУ. Мы познакомились. Я с удовольствием переехала в Казань, где климат был гораздо лучше, чем в дождливом Вильнюсе. А у отца после войны болели и распухли все суставы и ему нужно было поменять климат, хотя он, конечно же, с трудом простился с Литвой. Я перевелась в Казанский университет. Мне очень повезло, что моим научным руководителем был основатель новой Казанской лингвистической школы профессор Марков, удивительно талантливый и очень известный лингвист. Многие наши профессора – его ученики.

‑ Какими бы Вы сегодня хотели видеть защитников родины?

‑ Судя по моему отцу, в то время у защитников родины была железная убежденность в том, что они сделают все, чтобы    защитить свою страну. Именно такие защитники должны быть всегда. Конечно же, тогда была социалистическая система, мы искренно считали, что «человек человеку друг товарищ и брат», верили в светлое будущее и, конечно же, больше дружили, чем сейчас. Сейчас иное время, даже со своими соседями я как-то уже не так дружу, как мы тогда. В Литве же мы дружили со всеми соседями, хотя были разных национальностей. В прошлом году, в День Победы, я произнесла в университетском лицее проникновенную речь о том, что надо любить своих близких, родину, людей и мир, что надо стараться ради обретения мира находить общий язык как со всеми вокруг, так и в своей душе. Лев Толстой писал в свое время, что «мир людей разъединяет, а война людей объединяет». Это верно, и как война людей объединяет, я видела своими глазами, хотя была совсем маленькой.  

‑ Что необходимо делать, по Вашему мнению, чтобы современная молодежь уважительно относилась к ветеранам войны, к своей стране?

‑ Мне кажется, что надо воспитывать в современной молодежи уважение к прошлому. Человек без прошлого – это не человек. А в прошлом были величайшие испытания для нашего народа, которые   он вынес с честью, но ценой стольких жертв, что это страшно себе представить.

Мы должны воспитывать чувство уважения к своим предкам, традициям, ментальным особенностям, у русского народа много хороших национальных черт, о которых мы иногда забываем. К сожалению, сейчас пришла пора новых отношений, в которых часто присутствует  культ потребительства и денег. Там, где деньги, к сожалению, человека нет. Еще Гёте писал, что «люди гибнут за металл».

Самым главным – а именно патриотическим воспитанием молодежи, пропагандой дружбы, семейных ценностей, уважения к старшим ‑ у нас пока ещё мало занимаются. Ветераны войны – это люди, которыми мы должны гордиться, они прошли героический путь, часто спасали друг друга, были готовы на все, на любой подвиг во имя своей родины, своих семей, детей. Они наши спасители, сейчас они, к сожалению, часто бывают беззащитными, немощными и очень ранимыми. Мы должны им помогать и рассказывать молодежи об их подвигах, чтобы молодые люди гордились нашим прошлым и нашими ветеранами.

‑ Спасибо большое за беседу, Эмилия Агафоновна! Будьте здоровы!