Ярослав Кузьминов: «Университет – это конкурентная сетевая среда»
Ректор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» Ярослав Кузьминов поделился c РСМД своим мнением о всеобщем высшем образовании, технологической взаимозависимости стран, а также о трансформации университетов в современном мире.
Интервью подготовлено программным директором РСМД Иваном Тимофеевым и корреспондентом РСМД Ярославом Меньшениным.
Ярослав Иванович, была такая шутка: «от сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год». Тенденция сохраняется? И с чем она связана?
Такой подход к обучению возник не сразу. В 30-х гг. XX века студенты много учились, потому что от этого зависела их карьера. К 60-70-м гг. в СССР произошел резкий рост популярности высшего образования, в университеты стало поступать большое количество людей. В 90-х годах в России, как и во многих других странах, высшее образование стало всеобщим: в вузы стали попадать 70-80% возрастной группы населения. Студенты перестали чувствовать, что от того, насколько усердно они «грызут гранит науки» зависит их будущая карьера.
Конечно, это не означает, что мы должны отказаться от всеобщего высшего образования. Оно воспринимается как одно из крупнейших социальных завоеваний человечества. Но мы должны понимать, что значительное количество студентов учатся по принципу “все побежали – и я побежал”.
Такой подход бросает вызов, поскольку образование “из-под палки” – это плохое образование. Образование в первую очередь зависит от усилий обучающегося.
Насколько важна мотивация работать по специальности? Существует точка зрения, что гораздо важнее обучить студента базовым навыкам, которые позволят реализовать себя.
Мы не можем предсказать будущее и навязывать его человеку. Если студент получил профессию металлурга, он с большей вероятностью пойдет на металлургический комбинат, чем станет торговать тапочками. Но отказывать ему во втором и третьем образовании было бы неправильно. Может быть, он будущий Джон Морган. Или он создаст индустрию по торговле тапочками, которая прославит нашу страну. Но это только одна сторона.
Вторая сторона заключается в том, что отсутствуют жесткие связи между образовательными программами и профессиями. При формировании нашего представления о вузах и рынках труда профессии жили десятилетиями, если не столетиями. Сейчас время жизни определенной квалификации в некоторых отраслях, таких как IT – 5-7 лет. Каким образом мы сможем готовить человека под подобное рабочее место? Совершенно очевидно, что вузы смещаются в сторону развития способности студента обучаться, нежели готовить себя к определенному рабочему месту.
Какова доля иностранных специалистов среди профессорско-преподавательского состава в Высшей школе экономики? Достаточное ли это количество по сравнению с ведущими университетами?
Наука глобальна. Поэтому точно также как мы стараемся работать на лучших технологиях – безотносительно того, созданы они в Новосибирске или Бремене – мы пытаемся находить лучших коллег безотносительно того, приезжают они к нам из Пакистана или из Украины. Так действуют все университеты, которые могут себе это позволить. На сегодняшний день во ВШЭ порядка 200 зарубежных профессоров и научных сотрудников, что делает нас университетом с самой большой долей в России по этому показателю. Но это все равно меньше 10%. Если мы возьмем глобальные американские и британские университеты, там это значение составляет порядка 40-60%. Российские вузы могли бы приглашать гораздо больше как зарубежных специалистов, так и студентов. Ограничения имеют экономические причины.
При этом необходимо отметить, что в последнее время российское руководство стимулирует ведущие университеты к тому, чтобы они глобализировались, привлекали иностранных преподавателей, иностранных студентов и становились более активной частью глобального академического сообщества. Есть программа 5/100, смысл которой не в том, чтобы биться за места – это формальная цель – а в том, чтобы стать весомыми игроками на международной арене, потому что образование сегодня – один из ключевых элементов глобальной политики и глобального влияния.
Наряду с программой 5/100 реализуются и другие – такие как программа мегагрантов, или «Глобальное образование». С учетом международной обстановки и экономической ситуации, можно ли сказать, что этот тренд сохраняется?
Думаю, что да. Я регулярно сталкиваюсь с ситуацией, когда вполне образованные люди путают две вещи. Они путают «куда ехать» и «на чем ехать», другими словами, они путают национальные интересы и использование результатов глобальной науки. Это совсем разные вещи. Если мы идем на восток, а другие идут на север, то это не означает, что нельзя позаимствовать форму сапог, если они удобные. Можно, конечно, идти пешком, когда другие едут на поезде.
Я понимаю, что сложная обстановка в мире стала причиной появления подобных вопросов. Но должен сказать, что как и подавляющее большинство моих коллег, я патриот. Но не нужно путать патриотизм с идиотизмом.
Есть ли, по Вашему мнению, вероятность, что сложности в глобальном мире будут способствовать переводу российской экономики на инновационные рельсы?
Инновации – это внутренняя потребность творческих людей создавать нечто новое. Если мы посмотрим на большие переломы – например, возникновение сельского хозяйства, когда начали возделывать землю, а не собирать ее плоды, или разводить животных, а не охотиться на них – то инновации были связаны с пищевым кризисом: инновации появились в результате тех или иных природных катаклизмов, которые заставили людей хозяйствовать на гораздо меньшей площади земли. Также возникают и другие инновации: они побуждаются экономическими потребностями. Если все у фирмы хорошо, то при прочих равных она будет делить дивиденды между акционерами, а не инвестировать их в новые инженерные центры.
Важно отметить, что главное условие для инновационной среды не в благосостоянии, не в отсутствии избытка, а в конкуренции. Экономика должна иметь конкурентный режим, чтобы те, кто предлагает инновационные решения, выигрывали. Как только в экономике господствует монополия, то инновации тухнут. Удушение конкуренции теми, кто ее может удушить – это проблема, которая существует и у нас, и на Западе. Особенность российской экономики в том, что она чрезмерно монополизирована: есть государство, владеющее большим количеством активов и выступающее в качестве арбитра. Поэтому рациональное экономическое поведение – борьба за место при распределении ресурсов – дает гораздо большую выгоду, чем, например, создание лабораторий.
Справедливо ли утверждение, что помимо экономической взаимозависимости стран существует не менее сильная – технологическая?
Справедливо, и нужно добавить, что эта зависимость сильна и она будет возрастать с каждым годом. В утешение могу сказать, что то же самое может сказать о себе и американец, поскольку все технологии глобальны. СССР распался, потому что мы пытались воспроизвести всю технологическую линейку на ¼ мира, а это оказалось проигрышной стратегией.
Я вам скажу так: если американцы поссорятся со значительной частью остального мира, то им тоже будет очень плохо, несмотря на то, что они вроде бы богаче.
Вернемся к вопросам образования. Россия перешла на Болонскую систему, но споры по поводу того, можно ли за четыре года подготовить инженера, не утихают.
У нас есть гораздо более зависимые от продолжительности обучения профессии – такие как преподаватель экономики или врач. Они должны учиться 7-8 лет, чтобы иметь минимальную дееспособность. Задача бакалавриата не в том, чтобы сформировать специалиста. Задача этой ступени в том, чтобы сформировать человека, способного стать специалистом. В этом отношении у Болонской системы есть четкая логика: на первом этапе человек формируется в качестве носителя определенных аналитических компетенций – например, как математик в широкой области.
Инженерный бакалавриат должен формировать человека, который умеет проектировать и оценивать риски проектирования.
Еще раз хотел бы подчеркнуть: мы должны отказаться от идеи, что выпускник бакалавриата технического университета – готовый инженер. Он лишь «заготовка» инженера.
В статье «Академическое сообщество и академические контракты: вызовы и ответы последнего времени» Вы писали, что университеты теперь конкурируют со многими другими организациями в борьбе за умы и таланты. Если формула «меньшая зарплата в обмен на большую свободу» уже не подходит, то как будет выглядеть новая формула взаимоотношений университетов и их работников?
Я бы уточнил: «меньшая зарплата в обмен на лучшую среду». Есть люди, которым комфортно работать в бюрократической организации, им некомфортно выбирать. В университетах собираются люди, для которых важно выбирать.
Но нужно также признать, что в последнее время университет теряет позицию уникальной площадки свободы: появляются и другие подобные организации.
Поэтому сегодня на первый план выдвигаются другие преимущества, которые делают университет уникальным местом. Это причастность к созданию инноваций, причастность к формированию талантливых молодых людей, с которыми ты можешь взаимодействовать и которых ты можешь рекрутировать. Фактически университеты теперь привлекают людей, близких к предпринимательской деятельности. Недаром университеты прирастают технологическими парками, бизнес-инкубаторами, и т.д.
В университетах существуют профессоры-предприниматели, есть предприниматели, которые отчасти профессоры, есть выпускники, не порвавшие связей с альма-матер. В университетах высока концентрация талантов, инноваций, идей. Отсюда и возникают раньше не совсем характерные для университетов вопросы – такие как конкуренция. Кроме того, форма взаиморасчетов между профессором-предпринимателем и университетом принимает более сложный характер. Безусловно, сегодня меняется модель университета.
Можно ли сказать, что сегодня нужен не только контракт «университет – преподаватель», но и контракт «университет – аспирант»? А может быть, и «университет – школьник»?
Говоря «контракт», мы предполагаем обязательства с обеих сторон. Возникают вопросы. Контракт университета со студентом включает в себя обязанности студента? Или он включает в себя только обязанности университета? Что должно входить в эти обязанности? Что должен обеспечивать университет? Мы активно конкурируем за студентов и предлагаем все больше: социальной жизни, исследовательских возможностей, стипендиальной поддержки и т.д.
А студенты конкурируют за университеты? Вроде бы, конкурируют до момента зачисления в них. А после этого конкурируют? Наверное, здесь тоже должны быть определенные сложные формы контрактов – необязательно прописанные. Простейший контракт: ты учишься без троек, значит, можешь делать свои проекты, участвовать в социальной жизни университета. И это есть свобода студента. Но если ты хочешь быть замеченным в университете, сделать карьеру – не только в науке, но и в бизнесе, и в социальных делах, которыми оброс университет – то ты должен выходить за рамки простейших обязанностей. Ты должен идти к профессору учебным ассистентом, или в лабораторию научным ассистентом, ты должен работать волонтером в социальных инициативах. То есть, ты должен быть замечен. Постепенно такой подход зарождается. Это не соревнование за оценку, за пятерку, после которой дадут тысячу рублей стипендии. Это не контракт, а конкурентная сетевая среда, в которой люди реализуют свои интересы, а интересы у студентов самые разные.